“…И поднял Эзерлед свою булаву, и поразил ей голову дракона, да тот упал пред ним и выдохнул отвратительно и зловонно, сопровождая дыхание воплем таким ужасающим и резким, и вместе с тем таким пронзительным, что Эзерледу хотелось закрыть свои уши руками, защищаясь от этого кошмарного звука, ничего подобного которому он никогда прежде не слышал”
Здесь я прервался снова, на этот раз уже с чувством дикого изумления, потому как теперь сомнений не было, я действительно слышал (хоть и откуда исходящий, сказать я не мог) низкий и, кажется, отдаленный, но резкий, протяжный и необычный визг или скрежет – точная копия того, какую картину неестественного и необычайного вопля создали в моём воображении описания в романе.
От второго подряд и настолько необычайного совпадения, меня, как, наверное, и любого на моём месте, угнетали тысячи противоречивых ощущений, среди которых удивление и крайний ужас занимали ведущие позиции. Я всё пытался сохранять стойкость духа и разума, стараясь избежать перевозбуждения чувствительной нервной системы моего товарища. Я даже не совсем был уверен, что он обратил внимание на эти звуки. Хотя совершенно точно, что в поведении его в последние минуты были заметны перемены. До этого находившись прямо передо мной, он постепенно развернул свой стул так, чтобы сидеть лицом к двери. Хоть я и мог различать черты его лица только частично, я всё равно видел, как дрожали его губы, будто он что-то беззвучно бормотал. Голову он уронил на грудь, но по его взгляду, взгляду широко распахнутых оцепенелых глаз, было ясно, что он не спит. Поведение его тела указывали на то же, он плавно покачивался из стороны в сторону спокойными и равномерными движениями. Ненадолго зацепившись за это вниманием, я продолжил повествование Сэра Ланселота:
“И теперь, герой, избежав ужасной ярости дракона, вспомнив о медном щите и об уничтожении заклятия, лежащего на нём, убрал тушу со своего пути, и смело продвинулся по серебряной мостовой замка, на стене которого висел щит. Щит, на деле, не стал дожидаться прихода героя, а с величественным и отвратительно звонким ударом, упал к его ногам.»
Так же скоро, как эти слова соскочили с моих губ, возник отчетливый и гулкий, металлически-лязгающий, но при этом глухой отзвук, словно бы медный щит действительно свалился на серебряный пол.
Совсем взволнованный, я вскочил на ноги. Мерное покачивание Ашера осталось прежним. Я бросился к его стулу. Его глаза застыли в одной точке перед ним, во всём лице царила каменная недвижность. Но как только я коснулся его плеча, по всему его телу забила дикая дрожь. Нездоровая улыбка затрепетала на его губах, и я увидел, что он говорит. Он тихо и торопливо невнятно бормочет, словно не замечая моего присутствия. Только наклонившись к нему, я наконец смог вникнуть в пугающий посыл его речи.
“Ты это услышал? – Я услышал, я долго слышал это. Долго-долго-долго, много минут, много часов, дней, я слышал это-но всё не осмеливался – Ах, смилуйтесь над тем жалким созданием, которым я стал! Я не осмеливался, не смел сказать! Живой её мы замуровали в склеп! Я же говорил, что мои чувства обострились? – Теперь я говорю, я слышал первые её бессильные движения в гробу. Я слышал их дни, много дней назад, но я всё не осмеливался, не смел сказать! И теперь, сегодня, Эзелред – Ха!.. Ха! Разрушение дверей дома отшельника, предсмертный крик дракона, звенящий лязг щита! – А на деле – разбитая крышка её гроба, скрежет железных петель её темницы, её борьба с покрытым медью потолком её тюрьмы! Ах, куда же мне деваться! Вот-вот не окажется ли она здесь? Не собралась ли она упрекнуть меня в моей спешке? Не её ли шаг я слышу на ступенях? Не её ли сердца тяжкий и ужасный стук я чётко различаю? БЕЗУМЕЦ!” Теперь он в ярости вскочил на ноги и выкрикивал слова так, как будто с ними выдыхал свою душу: “БЕЗУМЕЦ! Я ГОВОРЮ, СЕЙЧАС ОНА СТОИТ ЗА ДВЕРЬЮ!”
И будто в нечеловеческой силе его крика была мощь заклинания, больших размеров старинные двери, на которые он показывал, как тяжелые черные челюсти, отворились. Это сделал стремительный порыв ветра. Но всё же за этими дверьми действительно стояла высокая, укутанная фигура Леди Мэделин Ашер. Её белые одеяния были в крови, на каждой части её истощенного тела были следы ожесточенной попыток вырваться на волю. Какое-то мгновение она, дрожа, раскачивалась на пороге взад-вперед, а затем, с тихим и стонущим криком, рухнула на своего брата. В своих конечных смертных муках, она повалила вместе с собой уже бездыханное его тело, тело жертвы предвиденных им же ужасов.
В ужасе я покидал эту комнату и в ужасе бежал из этого дома. Буря всё бушевала во всём своём могуществе, пока я перебегал старую дамбу. Вдруг явился яркий свет, и я развернулся, чтобы увидеть откуда взялось столь необычайное сияние, ведь бежал я всё ещё в тени огромного дома. Это был свет полной луны, гигантской, кроваво-красной, медленно заплывающей за горизонт. Её свет я видел через совсем недавно крохотную трещинку, которая теперь стремительно разрасталась от крыши здания, ломанной линией, до самого его основания. Пока я смотрел, трещина быстро расширилась, раздалось жестокое дыхание вихря. Сверкание луны меня озарило во всей своей силе. Разлетающиеся на части древние стены заставили мой рассудок содрогнуться, возник протяжный шумящий звук, похожий на голос тысячи текущих рек, и глубокое, тёмное озеро сомкнулось у моих ног, скрывая обломки Дома Ашеров.
“…And Ethelred uplifted his mace, and struck upon the head of the dragon, which fell before him, and gave up his pesty breath, with a shriek so horrid and harsh, and withal so piercing, that Ethelred had fain to close his ears with his hands against the dreadful noise of it, the like whereof was never before heard.”
Here again I paused abruptly, and now with a feeling of wild amazement —for there could be no doubt whatever that, in this instance, I did actually hear (although from what direction it proceeded I found it impossible to say) a low and apparently distant, but harsh, protracted, and most unusual screaming or grating sound —the exact counterpart of what my fancy had already conjured up for the dragon’s unnatural shriek as described by the romancer.
Oppressed, as I certainly was, upon the occurrence of the second and most extraordinary coincidence, by a thousand conflicting sensations, in which wonder and extreme terror were predominant, I still retained sufficient presence of mind to avoid exciting, by any observation, the sensitive nervousness of my companion. I was by no means certain that he had noticed the sounds in question; although, assuredly, a strange alteration had, during the last few minutes, taken place in his demeanour. From a position fronting my own, he had gradually brought round his chair, so as to sit with his face to the door of the chamber; and thus I could but partially perceive his features, although I saw that his lips trembled as if he were murmuring inaudibly. His head had dropped upon his breast —yet I knew that he was not asleep, from the wide and rigid opening of the eye as I caught a glance of it in profile. The motion of his body, too, was at variance with this idea —for he rocked from side to side with a gentle yet constant and uniform sway. Having rapidly taken notice of all this, I resumed the narrative of Sir Launcelot, which thus proceeded:
«And now, the champion, having escaped from the terrible fury of the dragon, bethinking himself of the brazen shield, and of the breaking up of the enchantment which was upon it, removed the carcass from out of the way before him, and approached valorously over the silver pavement of the castle to where the shield was upon the wall; which in sooth tarried not for his full coming, but fell down at his feet upon the silver floor, with a mighty great and terrible ringing sound.»
No sooner had these syllables passed my lips, than —as if a shield of brass had indeed, at the moment, fallen heavily upon a floor of silver, became aware of a distinct, hollow, metallic, and clangorous, yet apparently muffled reverberation. Completely unnerved, I leaped to my feet; but the measured rocking movement of Usher was undisturbed. I rushed to the chair in which he sat. His eyes were bent fixedly before him, and throughout his whole countenance there reigned a stony rigidity. But, as I placed my hand upon his shoulder, there came a strong shudder over his whole person; a sickly smile quivered about his lips; and I saw that he spoke in a low, hurried, and gibbering murmur, as if unconscious of my presence. Bending closely over him, I at length drank in the hideous import of his words.
«Not hear it? —yes, I hear it, and have heard it. Long —long —long —many minutes, many hours, many days, have I heard it —yet I dared not —oh, pity me, miserable wretch that I am! —I dared not —I dared not speak! We have put her living in the tomb! Said I not that my senses were acute? I now tell you that I heard her first feeble movements in the hollow coffin. I heard them —many, many days ago —yet I dared not —I dared not speak! And now —to-night —Ethelred —ha! ha! —the breaking of the hermit’s door, and the death-cry of the dragon, and the clangour of the shield! —say, rather, the rending of her coffin, and the grating of the iron hinges of her prison, and her struggles within the coppered archway of the vault! Oh whither shall I fly? Will she not be here anon? Is she not hurrying to upbraid me for my haste? Have I not heard her footstep on the stair?
Do I not distinguish that heavy and horrible beating of her heart? MADMAN!» here he sprang furiously to his feet, and shrieked out his syllables, as if in the effort he were giving up his soul —«MADMAN! I TELL YOU THAT SHE NOW STANDS WITHOUT THE DOOR!»
As if in the superhuman energy of his utterance there had been found the potency of a spell —the huge antique panels to which the speaker pointed, threw slowly back, upon the instant, ponderous and ebony jaws. It was the work of the rushing gust —but then without those doors there DID stand the lofty and enshrouded figure of the lady Madeline of Usher. There was blood upon her white robes, and the evidence of some bitter struggle upon every portion of her emaciated frame. For a moment she remained trembling and reeling to and fro upon the threshold, then, with a low moaning cry, fell heavily inward upon the person of her brother, and in her violent and now final death-agonies, bore him to the floor a corpse, and a victim to the terrors he had anticipated.
From that chamber, and from that mansion, I fled aghast. The storm was still abroad in all its wrath as I found myself crossing the old causeway. Suddenly there shot along the path a wild light, and I turned to see whence a gleam so unusual could have issued; for the vast house and its shadows were alone behind me. The radiance was that of the full, setting, and blood-red moon which now shone vividly through that once barely-discernible fissure of which I have before spoken as extending from the roof of the building, in a zig-zag direction, to the base. While I gazed, this fissure rapidly widened —there came a fierce breath of the whirlwind —the entire orb of the satellite burst at once upon my sight —my brain reeled as I saw the mighty walls rushing asunder —there was a long tumultuous shouting sound like the voice of a thousand waters —and the deep and dank tarn at my feet closed sullenly and silently over the fragments of the «HOUSE OF USHER.»
