В этот год лето пришло рано, не спеша, будто кралось — на цыпочках. Сначала — в шуме листвы, в мягких росинках на полях, в лёгком тепле, скользящем по плечам. А потом — вдруг по-настоящему: с солнцем, от которого щуришься, с утренними поливами, с запахом пыльной земли и разогретого железа. И в нашу деревушку оно тоже пришло. Сначала робко — с дождями в начале июня и вечерней прохладой, от которой по коже пробегал озноб. Но даже тогда, сквозь серые облака, мы чувствовали: вот оно, лето. Оно уже здесь. Мы ждали его, чтобы вдохнуть полной грудью этот тёплый, медовый, солнечный воздух, который бывает только в детстве и только летом. Наслаждался летом и деревенский мальчик Ник. По его царапинам на коленках и мягким чертам лица можно было понять, что ему около десяти. Время, когда деревья кажутся выше, а летние каникулы бесконечными. Он сидел на старой скамье под молодой яблоней, прижав к колену кору дерева. Он мастерски водил по ней ножом словно по мягкому пластилину. Щепки падали в траву, прилипали к штанам. Бесформенная фигурка была будущей птичкой, пока что не умеющий летать. Пока Ник сосредоточенно вырезал из дерева, к нему неслышно подошла бабушка. Она была из тех женщин, что всегда держались прямо — строгая в словах, но тёплая в поступках. Она осторожно поставила рядом плетёную корзинку.
— Ник… — сказала она тихо, почти шёпотом, — к нам в деревню приехали на лето новые люди, из города, попросили передать немного гостинцев — знак вежливости. — Говорят, у них есть мальчик, примерно твоего возраста, может, подружитесь. Она слабо улыбнулась, задержалась на мгновение, будто хотела сказать ещё что-то, но передумала — и пошла обратно в прохладный дом. Ник молча кивнул. Закончил вырезать изгиб крыла у деревянной птички, подул на стружку, поднялся, взял корзинку и неспешно зашагал по пыльной дорожке — к дому, где теперь жили незнакомцы.
************
Подходя к маленькой калитке, Ник на мгновение замер. Потом, набравшись решимости, толкнул створку и вошёл во двор. Этот дом с широкой крышей пустовал с конца прошлого лета — раньше здесь жили дачники. Вспомнив об этом, Ник постучал в дверь. Дверь открыл мужчина среднего роста — в прямоугольных очках и с тонкими, аккуратными усами. Он выглядел серьёзным, но не суровым. Поздоровавшись, Ник протянул корзинку с гостинцами, про себя повторяя мамины слова. Но почти сразу его внимание отвлёк силуэт, мелькнувший в глубине дома. В комнате бесшумно ходил мальчик. Он двигался так легко, будто едва касался пола — словно боялся потревожить воздух. У него были светлые, кудрявые волосы и удивительно бледная кожа — такая, что казалось: выйди он на солнце, и тут же растает. Ник, невольно следил за ним взглядом, зачарованный. Этот мальчик казался каким-то… как с другой планеты. Словно ангел, случайно попавший в пыльную, гудящую деревню. Он не сразу понял, что мужчина всё это время что-то говорил. Очнулся лишь тогда, когда услышал имя. — Элай, немного застенчив, но добрый парень, думаю, вы с ним подружитесь- сказал мужчина. *********************
На следующее утро Ник, сонный и с растрёпанными волосами, вышел на крыльцо. Чуть поодаль стоял отец Элая — всё такой же спокойный, в очках. Он мягко улыбнулся. — Ник, не мог бы ты показать нашему мальчику деревню? Он с самого утра выглядывает в окно. Кажется, ему здесь интересно. — Ну… можно, — пожал плечами Ник, поёживаясь от раннего солнца.
***************************
Элай стоял у калитки, аккуратно держа в руках тонкую тетрадку. Она была немного потрёпанной по краям, а на обложке виднелись выцветшие звёзды. Он не сказал ни слова — только кивнул и мягко улыбнулся. Ник ответил тем же, чуть смущённо. — Пойдём, покажу тебе речку, там здорово, — сказал он, не особо надеясь на разговор. Элай снова кивнул и бережно спрятал тетрадку в сумку. Они шли по неровным деревенским тропинкам — мимо покосившихся заборов, лаящих собак, играющих в поле детей. Ник говорил без умолку: то про таинственного садовника, который будто бы умел разговаривать с яблонями, то про давнюю детскую байку о речном духе. А Элай всё так же молчал — но слушал внимательно и широко улыбался, будто впитывал каждое слово. Вскоре они подошли к старому саду — знаменитому на всю округу. На пригорке, в тени раскидистой акации, стояла беседка. Краска на её стенках облупилась, но цветы вокруг были яркими, живыми. Здесь царила тишина: даже птицы прятались от полуденного зноя. Они присели на лавку. Ник хотел было заговорить, рассказать про сад и его тайны, но Элай аккуратно достал тетрадку, перелистал пару страниц и, почти не задумываясь, написал: «Я не умею говорить. Но я слышу. Надеюсь, ты не против общения?» Ник удивлённо уставился на надпись. Почерк был удивительно ровным будто взрослым. Он моргнул, немного смутился и съёжился. — А я думал, ты просто не хочешь со мной разговаривать, — честно признался он, но тут же добавил: — Я не против. Элай снова улыбнулся — тепло, по-доброму. И в этот момент Ник вдруг понял: кажется, они уже немного друзья.
***********************************
Два мальчика просидели в беседке почти до самого вечера. Вокруг шелестели листья, где-то вдалеке щёлкал кузнечик, а в воздухе всё ещё стоял тёплый запах дня — будто само лето притихло рядом, боясь спугнуть тишину. Элай писал. Он выводил аккуратные строчки в своей тетради, иногда рисовал — бабочек, листья, силуэты людей. Ник читал, затаив дыхание, не сдвинувшись с места. Так он узнал, что Элай с рождения не умел говорить. Он общался с помощью особого языка — языка жестов, где каждое движение пальцев, выражение лица, наклон головы были словами. Ник впервые услышал само это словосочетание — язык жестов. Звучало странно и немного волшебно. А ещё Элай рисовал. Не просто рисовал — искусно, тонко, с вниманием к каждой линии. Также Ник узнал, что его отец — лепидоптеролог. — Кто? — удивился Ник, моргнув. Элай, слегка улыбнувшись, медленно написал: «Он изучает бабочек. Коллекционирует редких. Настоящий учёный.» Ник вообразил разноцветных бабочек, порхающих над старыми книгами и стеклянными коробками, и его лицо расплылось в мечтательной улыбке. С приездом Элая, казалось, всё в деревне стало другим. Лето развернулось в другую сторону — глубже, тише, ближе к сердцу. С каждым днём Ник и Элай проводили вместе всё больше времени. Они сидели в беседке или бродили по заросшим тропинкам, прятались от солнца в тени кустов, обменивались тетрадкой или просто молчали — но молчали как-то по-доброму, будто молчание само стало языком. Ник рассказывал деревенские истории: про заколдованный колодец, про девочку, которая умела разговаривать с ветром. Элай то тихо хихикал, то записывал в тетрадь свои городские байки, смешные и странные. Однажды, когда солнце клонилось к закату, а воздух наполнился сладковатым запахом мокрой травы, Ник повернулся к нему и сказал, прищурившись: — Слушай… я тут видел, как ты пальцами что-то показывал маме. Вы ведь так разговариваете, да? Он на миг замялся, почесал нос и добавил уже тише: — Я… тоже хочу научиться. Правда. Элай будто бы немного растерялся. Он не привык к таким просьбам. Обычно, если кто и замечал его жесты, то только чтобы переспросить с удивлением или тихонько посмеяться. Но сейчас было иначе. Ник не смеялся. Он смотрел с интересом — живым, искренним, добрым. Улыбка расплылась по лицу Элая — настоящая, до ушей. Даже глаза его, казалось, смеялись.
***************************
С тех пор у них начались настоящие «уроки». Элай терпеливо повторял жест за жестом, а Ник с усердием старался не отставать — морщил лоб, путал движения, забывался, но каждый раз добивался своего. Иногда они хохотали так, что птицы в акации вздрагивали и перелетали выше, — особенно, когда у Ника получался какой-нибудь особенно нелепый жест. А иногда просто сидели рядышком в тишине и разучивали слова, ловя каждый знак, как хрупкую бабочку на ладони. Прошло всего несколько недель, а Ник уже уверенно проводил кулаком от груди к подбородку, говоря без слов: «искренне» — спасибо. Скручивал указательные пальцы в тонкие крючки, крепко соединяя их — это значило дружба. Эти жесты становились привычными, почти родными — будто всегда были частью него. Иногда Элай показывал новые знаки, объясняя их движениями и короткими записями в своей тетради. Иногда они придумывали собственные. Например, быстрый щелчок пальцами по воздуху означал: «встретимся завтра», а ладонь, приложенная к сердцу, — «не забывай». Порой Ник ловил себя на мысли, что уже не замечает, как разговаривает жестами — будто они с Элаем всегда понимали друг друга именно так, без слов. Будто мир сам научился говорить с ними на новом языке — тише, мягче, но как-то глубже и честнее.
***********************************
А лето тем временем незаметно сдвинулось к закату. Дни становились короче, по утрам в воздухе чувствовалась свежесть — не осенняя, а та, что говорит: «готовься прощаться». Нику не хотелось думать о том, что Элай совсем скоро уедет. Казалось, их беззаботные дни должны длиться вечно — как бесконечный полдень, полный света и смеха. Оставшиеся дни они проводили с особенным трепетом. Бродили босиком вдоль реки, чувствуя прохладную гальку под ногами, собирали крупные камни и раскрашивали их в причудливые узоры. Играли с другими ребятами в шумные командные игры — смех взлетал над полем, как птицы, пугая воробьёв и радуя солнце. Ник вырезал всё новые деревянные фигурки, придавая им характер и настроение. А Элай за лето почти исписал всю свою тетрадку, превратив её в дневник маленькой жизни — полной рисунков, заметок и жестов. Страницы шуршали, как листья в саду, а на каждой — отпечаток чего-то важного и очень личного. Но август, как ускользающая тень, подбирался всё ближе. Цифры на градуснике становились всё ниже, ветер — строже, и даже в самой яркой траве слышалось прощание. Лето уходило.
**********************************
Лучи солнца только-только коснулись окон, когда Ник, наскоро натянув рубашку и босиком выбежав во двор, услышал от бабушки: — Элай с семьёй уже собираются уезжать. Сердце сжалось. Слишком рано. Слишком внезапно. Он бежал, не чувствуя гальки под ногами, к дому с большой крышей и маленькой калиткой. Во дворе уже стояли чемоданы, приоткрытый багажник, родители Элая торопливо переговаривались, укладывая вещи. А сам Элай стоял чуть в стороне, держа свою тетрадку и медленно перелистывая страницы — те самые, что хранили их лето. Увидев Ника, он поднял глаза. Взгляд был робкий, как утренний туман над рекой. Грусть в нём — прозрачная, едва уловимая. Они стояли друг напротив друга, будто мир вокруг на миг замер — в этой почти пустой, но важной минуте. Первым жест показал Ник — их собственный: два сцепленных пальца, крепко-крепко. Элай улыбнулся и повторил. Затем, достав из кармана кусочек бумаги, быстро написал: «Буду писать. Обещаю. Мы ещё увидимся.» Ник кивнул. Слов хотелось много сказать — про игры, про смех, про раскрашенные камни. Но вместо этого он просто прижал ладонь к груди, говоря без слов: «Не забывай». Машина вскоре уехала, оставив за собой столб пыли. А Ник стоял, сжимая клочок бумаги и ту самую тоненькую тетрадь в руке. Он всё ещё ощущал рядом невидимое присутствие: широкую улыбку, радужные глаза, белую как снег кожу и молчаливые, но всегда говорящие губы. Ник знал, что Элай ещё вернётся, а он будет его терпеливо ждать.
Эпилог
Дружба Элая и Ника осталась самой крепкой, живой и настоящей. Язык жестов только усилил эту связь — ведь не всё, что важно, можно сказать словами.
Иногда говорят жесты.
Иногда — глаза.
Иногда — сердце.
А иногда — сама душа.
И пусть страницы лета однажды перелестнутся, оно всё равно останется — в словах без звука, в смехе без причин, в тех утренних жестах, что не забываются…
