***
холодный свет, и сад вокруг больничный.
неслышный, кажется, но выросший для сна,
стоял и пил прохладный, словно время,
прозрачный дождь, и речь его длинна.
но не ее ждал дом и странный, и большой,
не речь воды, которая — длина
для измеренья времени: часы, их строй
испортился и тихо исчезает.
неслышный дом и странный, и большой.
там дождь прошел, там травы прорастают,
но я не видела ни времени, ни дома.
и речь другого снова незнакома.
у слова трещина, и высохла земля.
***
Усталый кормчий — сбившийся Орфей.
Бумажный твой корабль, ненадежный,
звезды недосчитался и своей
любви своей прозрачной. У подножья
горы недвижимой ни песней, ни волнами.
И снится мне гора, и вовсе не бывает
её, такой прозрачной, и над нами
такое небо вечно умирает:
не видно чье, неведомо зачем,
я слышала, что даже бесполезно
Орфея вспоминать и плакать над ничем:
любовь прозрачна, тяжела, ей тесно
в бумажной лодке тесно ей, далекой.
***
ненатянутый свет вдоль простывшего тихого поля
до большого дождя оставалось примерно движенье
совершённое в долю сквозь августа злого парада
ненатянутый свет проникает его переход утешенье
проходящему страннику может быть не было вовсе
неисправного сердца и тихого долгого взгляда
и натянуты нитки на листьях промокших готовься
что никто не придёт что движенье ничейная радость
что никто не найдёт ничего ничего не случится
небывалая радость вдоль тихого долгого взгляда
ничего не случится и смерть замерла над парадом
то ли звёзд то ли света и воздуха много и мало
и нигде и везде августа пение августин всё замирало
милый августин всё готовилось падало знало
***
у высокой травы не велят наклоняться к цветам
и цветы вырастают беднее чем воздух
пропускаемый вздох между воздухом там
между звуком воды есть игрушечный посох
есть двойник в отраженьи над тёмной рекой
была речь и спала когда длинная сказка
заплетала венки и роняла цветы над рекой
твой двойник или речь или долгая ласка
каждый вечер звенит этот свет надо мной
каждый вечер пустой зажигается лампа
это лампа но в свете теряюсь ночной
или свет или сад говорит непонятно
забирает и смотрит послушай про птиц
птицы тоже беднее чем воздух
птицы тоже бездомные тоже про смерть
и беднее их пенье чем воздух
***
и куда нам идти, непроглядная странная радость?
мы тебя берегли и жалели, как старую кошку.
и куда нам тебя? тяжела, и почти не осталась,
не умеет быть лёгкой, как хлебные крошки.
непроглядное небо, на тебя пролилось молоко.
но, бессильная радость, для тебя пролились только слёзы.
и деревья молчали, клонились, но было легко,
легче летнего ангела, спящего на постоянном морозе:
выгоняли его или просто ушёл, чтоб не видеть.
и поёт свою песню, неподъёмно-простую канцону,
трубадур-самоучка, не хотевший кого-то обидеть.
эти стёртые ноги, эти пыльные стопы и сонный
пожалевший заранее, почерневший от времени взгляд,
птица, странная птица, полюбившая трогать крылом,
перемалывать воздух, застоявшийся воздух. назад
возвращайся, в ладони, в пустой световой перелом.
***
она надевала белый платок
после обеда белый платок
в белом платке уходила петь
белый цвет был похож на смерть
она набирала белых цветов
прятала их в руке
уже не расскажет кому
грела цветы в руке
она надевала белый платок
после ходила тянуть псалмы
белое облако оплакивало
место в котором росли цветы
***
чужое имя – облачный подарок
от медленного, медленного бога.
идти вдоль сна, ловить как снегопады
чужое имя, медленного бога.
и дома своего не узнавать:
твой дом не дом, а тихая канва.
и шаг не шаг, а ход иглы по ткани.
никто не выдаст ни твоей печали,
ни тяжести иглы для вышиванья
чужого языка, неузнанного быта
над тяжестью слепого разговора,
чужого слова и пустого дома.
над тяжестью замедленного сна.