«Я приезжал сюда редко, но каждый раз как первый. Это место обладало какой-то неимоверной силой, возможно, отголоски детства возвращали сюда или эта историческая благодать, накопившаяся на протяжении многих веков и пребывавшая здесь в избытке. Это место с первого взгляда может восхитить, но настоящая любовь и привязанность к нему может быть только после принятия его в душу и соединения с ним воедино. Только когда ты признаешь, что это твоя родина, что это и есть вся великая Россия, тебе ни один кусочек мира не покажется милее. И на всю свою оставшуюся жизнь, только здесь ты сможешь испытать самое великое вдохновение и ощущение чего-то неизмеримо высокого, которого ради и жизнь отдашь не задумываясь».
12.03.2021
Я расправил золотую закладку, закрыл и запихнул дневник с ручкой во внутренний карман. Расслабившись после напряжённого письма, а писать в дороге без напряжения невозможно, моё тело опустилось на грязную спинку автобусного сиденья, а голова начала легко подпрыгивать от двойного стекла, к которому всячески тяготела. Стук, исходящий откуда-то снизу выровнялся в закономерную мелодию, что была даже приятна. За окном промелькнул указательный знак с надписью: «Дивеево».
«Я дома…» — единственное, что появилось в голове.
Медленно раскачиваясь, автобус заполз на станцию, изо всех сил цепляясь колёсами за края асфальтных ям. Я вышел последним. Неоновые буквы на главном здании потрескались и заржавели ещё сильнее, чем два года назад. На месте ранее висевшей буквы «А» на одном единственном проводе теперь болтался от ветра только жалкий шнурок. И потому можно было прочитать только «ВТОСТАНЦИЯ». «Как жаль, что это произошло без меня», — я вздохнул и оглянулся. Громко смеющиеся таксисты, бесконечное количество луж, лавочки, ларьки, магазины, курящая молодёжь… Всё, как и прежде, всё на местах. Но я направился к объекту, меня интересующему. За оградой монастыря начиналась совершенно другая, как могло показаться на первый, неопытный взгляд, жизнь, жизнь странная, но достойная восхищения. Я вошёл в другой мир и почувствовал это: с меня моментально стекло всё прежнее и ненужное, осталась только душа. Этот мир, безусловно, действовал на меня. Как? Я никогда не смогу этого объяснить. Хотя, возможно, этот мир совершенно не новый и не другой, в нём просто скрыто то, чего не стесняются вне монастырской ограды, ведь люди-то всё равно одни и те же.
Длинная аллея яблонь тихо колыхалась предо мной. Древесные создания перебирали лучи солнца своими длинными и кривыми пальцами, словно на фортепиано играли, но так беспорядочно, что в конце концов в глазах начало рябить, а уши уставали от беспорядочного шума. Я передвигался вперёд, минуя красоту, которая созидалась большими силами. Разбитые клумбы, кусты, чугунные скамейки, кирпичная плитка с проглядывающей травой… всё напоминало заботу и присутствие Бога. До самой двери огромного собора меня провожали взгляды местных и лучи заката, нагревающие мне спину. Они подтолкнули моё тело в последний раз и обессиленно упали на мраморные ступеньки. Храм, да и вообще любая грандиозная постройка с большим внутренним пространством, всегда производили на меня сильное впечатление. Находясь в таких местах, ощущаешь человеческое ничтожество и мелочность, как ни странно, перед своим же творением. Иногда это наталкивает меня на мысль, что данное возможно только с помощью коллектива. Сам человек, по сути, ничто. На что способен человек? Один представитель этого вида никогда не воплотит нечто подобное, хотя бы потому, что ему это и не надо. Но когда люди, подобно муравьям, слаженно возводят огромные и прекрасные сооружения за считанное время, это восхищает и вызывает чувство гордости.
Ничего не изменилось. Вернее сказать, изменился лишь я и оттого воспринимаю по-другому это место. Совсем не так, как воспринимал его год, месяц и даже день назад. Но ни года, ни месяца, ни, тем более, дня назад, меня здесь не было и потому потребовалось намного больше времени, чтобы привыкнуть. Я рассматривал каждую фреску, подсвечник, икону, лампаду, железную оградку… Но взгляда мне оказалось мало. Я прикасался к чему мог, бережно, осторожно, вспоминая. Я целовал иконы. Мой взгляд скользил по узорам на стенах, скатывался на стекло, проникал сквозь него и впивался в святой образ. Я говорил, молился, чувствовал, но не думал. Из храма меня выгнало время, оно вообще всегда меня куда-то торопит. Из-за обилия огромных прожекторов, освещавших монастырь, я не сразу заметил, что на улице темнота. Целые столпы света, как игла под кожей в разрезе, пропадали в небесной тьме, дырявя её под брюхо. С этих столпов, как со снежной тучки снежинки, спадали фотоны, давая возможность лицезреть местность. Внушив себе, что холода и голода не существует, я принялся бегать по монастырю. Заворачивая в самые укромные и невзрачные уголки, удивляясь новым переменам, здороваясь с еле узнававшими меня знакомыми, я проходил до самой ночи, а когда мой эмоциональный порыв иссяк, поплёлся в гостиницу.
К моему удивлению, на этот раз я даже не заметил перемены между «мирами». Покинув монастырскую территорию, я очутился в таком же холодном воздухе, в такой же атмосфере, всё так же испытывая холод и голод. Во мне ещё какое-то время действовали чувства спокойствия и безвинности, но чем дольше я пребывал за границей монастыря, тем сильнее они размывались по серому и каменному сердцу, иногда оставались небольшие разводы этого истинного счастья, но и они со временем пропадали. «Счастливы те, кто может жить в том мире», — подумал я, оглянувшись на монастырь.
Очнувшись в полном комплекте своей одежды в совершенно незнакомом мне помещении, я немного испугался. Но припомнив хронологию вчерашнего дня, успокоился. Номер в гостинице был небольшой, ничем непривлекательный, отличавшийся лишь жалкой попыткой сделать его в старорусском стиле. На часах 7. Надо торопиться. Мои ноги понеслись по до боли знакомым тротуарам и дорожкам, держа неизменно курс на монастырь. Войдя в храм сегодня, утром, я встретил не величество, не блеск и все то, что я испытал вчера и что я даже не старался вспомнить. Ныне было чувство давнего здесь нахождения и даже скуки. «Неужели так быстро привык…» — удивился я, невольно разглядывая могучие своды. Они все время отталкивали звонкий голос хора, как в мяч играли. Я выплеснул максимум душевной энергии, выразившейся в покаянной молитве, и в блаженном спокойствии обессиленной души покинул собор. Я не мог думать, только улыбался и вообще находился в какой-то очень приятной неге. Уже ничто не раздражало: ни шум, ни люди… Я прошёлся по аллее и медленно, почему-то с внимательным пониманием того, что я сажусь именно на скамейку, я сел.
Вам знакомо то чувство, когда ты в пределах одной минуты переживаешь в себе такой поток мыслей, такой огромный перепад настроения, что в итоге вскакиваешь с места, чтобы только от этого избавиться? Я шёл быстро, но чётко, не сопротивляясь ведущей меня зигзагами дорожке. Весь монастырь был построен не сразу. Когда его только начинали создавать, никто и не планировал таких масштабов. И потому было весьма забавно идти по асфальтным швам, хоть как-то соединяющим отдельные фрагменты. Портной был не изящным, но зато надёжным. Я минул шлагбаум. Кривые швы превратились в ленты и явно увеличились, теперь они связывали целые улицы, пуская свои нити то к одному дому, то к другому. Я не заметил, как стемнело. И сеть непропорциональных кварталов вспыхнула огнём фонарей, но из-за ветхости они быстро устали и наступили сумерки даже в самых густо фонарных местах. Венозный асфальт вёл меня по змеиному тротуару. Забор, преимущественно деревянный, раскачивался, будто трава. Дома стояли далеко друг от друга, и их не связывало абсолютно ничто, из-за этого было много пустого пространства, который внушал дискомфорт.
Я вышел на набережную. Её построили совсем недавно, раньше по берегам росли деревья, а в центре большого скопления воды реки находился остров, тоже поросший деревьями. Но остров сравняли с дном водного потока, а берега сковали бетоном и железом. Постелили газон, рассадили кусты, поставили скамейки. Теперь Дивеево — единственное село в стране, которое имеет набережную. Додумав эту мысль, я заставил моё тело в растерянности остановиться уже посреди дугообразной мощеной дорожки. Свет плавал на самой поверхности воды, оставаясь почему-то только с правой стороны небольших волн. Иногда он исчезал из виду, погружался вниз, но никогда больше не всплывал, а появлялся снова откуда-то сверху и внезапно. Чем дышит это место? Почему именно здесь меня преследуют мысли, ранее никогда не беспокоившие? «Это удивительно, — думал я, покачивая головой в такт волнам, как бы взбалтывая её содержимое, — неужели я снова здесь?.. И что меня вечно тянет сюда? — мысли продолжали покачиваться, как ещё не утонувший свет на воде, — Многие едут в Дивеево за святой благодатью, приезжают, уезжают. У каждого остаются свои впечатления, а я жил здесь, здесь мой дом. Это место не просто свято для меня, оно для меня священно. Каким же я был дураком, когда изо всех сил рвался из этой, как я выражался, ямы. А теперь меня тянет сюда, и покоя найти не могу от мыслей об этом. Мое детство, юность, первая любовь, друзья — все это было здесь! — меня как будто осенило, видимо, я раскачал голову настолько, что мысли начали сталкиваться друг с другом. — Как я мог?.. Все, что я хотел найти в столице, в цивилизации, все было тут, я просто этого не видел. Я так мечтал о будущей жизни, что не жил в этой «дыре», а просто существовал. Но как только настал тот день, я сразу во многом разочаровался. Я начал скучать по своей «яме». И, наверное, уже никогда не смогу жить без неё».
Душа каждого человека жаждет своего покоя, этот покой и есть счастье. Но счастье не строится только человеком, оно формируется на протяжении всей жизни, счастье — это путь, а не его логическое завершение. Но, как писал Тургенев, «…у счастия нет завтрашнего дня». Это миг, ради которого многие готовы пожертвовать всем и всеми. И как приятно было осознавать, что мне для этого мига достаточно просто стоять и смотреть на размытое отражение вечернего монастыря, слушать плеск волн, пытающихся выбраться из искусственного заточения, и шёпот тёплого ветра. В обществе люди сближаются по интересам, по своему подобию, людей тянет к тем, в ком они видят хоть долю себя, или то, что они бы хотели иметь в самих себе. Выходит счастье — это максимальное подобие определённых молекул, их симбиоз, но разве это явление не может быть связано с природой и другими внешними предметами? Все моё тело было пропитано этой приятной духотой воздуха, наши молекулы пересеклись, и это не вызвало раздражения, наоборот. Значит, мой состав химических элементов был очень похож в тот момент на сам воздух и на все, что меня окружало. Но это был всего лишь миг, и через минуту моё восхищённое умиротворение могло разбиться о фундамент настроения, ибо как я мог додуматься позже, симбиоз происходит не с физическим составом субъекта, но с его духовным состоянием, с настроением. Каким образом? Одному Богу известно… Но этот крах будет потом, неважно, когда, но потом, и только факт будущего времени спасал меня от полного погружения в подобного рода мысли. И это миг продлевался и растягивался, как тени на тротуарной плитке. Как только он вошёл в привычку и организм уже не питал к нему интереса, я дрогнул от холода и пошёл, уже не наслаждаясь сельской вечерней панорамой, а быстро, глядя в мигающие стыки тротуара под ногами, сжавшись в комочек.
По большей части плачевное жизненное состояние местных жителей сильно влияло на атмосферу. На фоне реальной жизни красота монастыря казалась какой-то искусственной, вовсе не настоящей. Для кого-то монастырь был как свет среди вечной грязи, ругани, греха и бедности… Для кого-то он был знаком высшей несправедливости и нелогичности, а кого-то он просто раздражал своим существованием. Однако теперь я шёл в лихорадочном желании вспомнить, почувствовать. Найти то, что меня объединяет с этим местом, то, что отличает меня от тысяч людей, приезжающих сюда помолиться, узнать настоящую тайну двух этих миров. Описывая зигзаги по дворам и рассматривая какие-то сооружения, мне удалось случайно выйти на другую сторону набережной. Пейзаж открылся тот же, единственное изменение, которое отличало его от прошлого — это отсутствие света. Из-за этого вода казалась чёрной густой массой, способной поглотить в себя всё, что мешает её спокойствию.
Шесть утра. В кармане мятый билет на автобус. Монастырь блистал в лучах раннего рассвета. Зайдя на территорию этого светлого мира, я попрощался со всеми святыми, у каждой иконы и раки с мощами повторяя лишь одну фразу: «Только бы вернуться сюда ещё раз». Было очень брезгливо и неприятно покидать монастырь. За эти дни душа как будто очистилась, отвыкла от греха, и возвращаться в состояние суеты, стресса и дешёвого желания удовлетворить свои потребности как-то не хотелось. Но моё малодушие к этому и привело. Покидать единственное место на планете, хоть как-то напоминавшее, даже не рай, но лишь его прототип, а может и прототип прототипа, было как-никак моим решением. Но разница между этими мирами как раз в том, что это маленькое пятнышко света стремилось к вечному совершенству, а тьма умнейших и авторитетнейших людей вокруг — нет, а порой даже и противились этому стремлению, но поглотить истинный источник света так и не смогли и не смогут. Это печалило, завораживало и вдохновляло. Все тот же, еле ползущий автобус забрался на станцию, впитал в себя таких же, как и он, вялых и холодных людей, среди которых посчастливилось оказаться и мне.
Возобновилось ритмичное постукивание головы о стекло, дневник во внутреннем кармане заметно менял рельеф куртки, и уже надпись «Дивеево», перечеркнутая красной линией, махала мне своим полуприкрученным металлическим листом на прощание.
