Начинать историю о конце света принято с чего-то величественного. С расколотого неба, с огненного знамения или хотя бы с таинственного голоса по всем телеканалам. Наш подъездный апокалипсис начался куда прозаичнее: с футбольного мяча, трех кошек и бабы Нюры.
Итак, знакомьтесь: баба Нюра. Типичная российская старушка, если бы типичные российские старушки проходили стажировку в ФСБ. Вечно настороженная, вечно недовольная, она была воплощением паники, которая только и ждала подходящего повода, чтобы вырваться наружу. И повод не заставил себя ждать.
Вестником конца света стал мой брат Колька, двенадцатилетний оболтус, чьи интересы ограничивались футболом, компьютерными играми и способами незаметно стащить ещё одну конфету.
В тот день Колька гонял мяч во дворе. Футбольное поле располагалось между детской площадкой, похожей на кладбище ржавых пыточных инструментов, и парковкой, заставленной кредитными автомобилями. Я наблюдала за ними из окна кухни, помешивая в чашке чай и размышляя о тщетности бытия и сложности домашнего задания по алгебре.
Мама, Надежда Алексеевна жарила котлеты. Она работала в МЧС. Не спасателем, конечно, а в каком-то бумажном отделе, но профессия наложила свой отпечаток.
И тут во дворе произошло ОНО.
Баба Нюра, согнувшись под тяжестью пакетов из «Пятерочки», медленно, как ледник, ползла к подъезду. Пакеты были набиты до отказа. Даже с нашего четвертого этажа было видно, что это не обычный недельный закуп.
Колькин мяч, описав дугу, со стуком врезался в бастион из пакетов. Один из них лопнул, и на асфальт посыпалась гречка. Другой качнулся, явив миру гору рулонов туалетной бумаги. Баба Нюра замерла и уставилась на Кольку взглядом, которым Медуза Горгона превращала в камень неосторожных героев.
Колька застыл. Дворовые приятели испарились. Мой брат и старуха остались один на один посреди рассыпанной гречки и стратегического запаса целлюлозы.
Мы с мамой не слышали, что именно она ему сказала. Но мы видели, как изменилось его лицо. Колька постоял еще секунд десять, а потом сорвался с места и понёсся домой.
Через минуту дверь в квартиру распахнулась.
— Мам! — закричал мой брат так, что я чуть не уронила чашку чая в окно.
— Колька, ты чего так врываешься? Обувь сними! — отреагировала мама, не отрываясь от котлет.
-Мам, там баба Нюра… — он перевел дыхание. — Я ей в пакеты попал… случайно…
— Так, понятно. Завтра пойдешь, извинишься и отдашь ей деньги за эту гречку, — резюмировала мама, переворачивая котлету.
— Да не в гречке дело! — взвизгнул Колька. — Она… она мне сказала…
Он подошел ближе, понизив голос , будто боялся, что баба Нюра подслушивает.
— Она сказала: «Тебе повезло, мальчик. Повезло, что завтра, возможно, уже не наступит».
На кухне повисла тишина, нарушаемая лишь шипением масла на сковороде. Мама медленно повернулась.
— Что значит «не наступит»? — спросила она.
— Не знаю! Она так посмотрела…
Мама выключила плиту. Котлеты были забыты.
— Так, — произнесла она после долгой паузы. — Кажется, у нашей соседки снизу окончательно съехала крыша.
Поначалу это казалось самым логичным объяснением. Баба Нюра и раньше чудила. Ей часто слышались звуки сверху (то есть от нас), и она частенько прибегала с жалобами, что мы топаем, двигаем мебель в три часа ночи и, кажется, держим в квартире подпольный цех по производству чугунных гирь. Тот факт, что в это время мы все спали, ее не убеждал. Так что версия о простом весеннем обострении была вполне рабочей.
— Я схожу к ней, — сказала мама, снимая фартук. — Надо прояснить ситуацию.
Квартира бабы Нюры встретила маму запахом валокордина и сгущающейся тревоги. Старуха открыла дверь не сразу, сперва долго изучая маму в глазок. Наконец, цепочка звякнула.
— Чего тебе, Надежда? — спросила баба Нюра.
— Здравствуйте, Нюра Степановна, — начала мама. — Я по поводу Коли. Он очень переживает, что вас обидел.
Взгляд старухи смягчился на долю секунды, но тут же снова стал колючим.
— Переживает он… А я вот переживаю, что вы беззаботные такие ходите, а оно-то вона как…
Она впустила маму в прихожую, и та ахнула. Квартира превратилась в склад. Пирамиды из пачек с гречкой подпирали потолок. Башни из рулонов туалетной бумаги громоздились в углах. На полу стояли бутылки с водой и мешки с сахаром. Среди всего этого великолепия, как три демона хаоса, носились коты, раздирая когтями один из туалетных рулонов.
— Нюра Степановна, что здесь происходит? — ошарашенно спросила мама.
— Готовлюсь, — коротко ответила баба Нюра, поправляя пачку макарон. — И вам советую.
— Готовитесь к чему?
Старуха посмотрела на маму с жалостью, как на безнадежно больного.
— Деточка, ты что, в интернете не сидишь? Все ж сказано! Доказано!
— Что доказано? Кем?
— Учеными! — торжествующе провозгласила баба Нюра. — Британскими!
Это был убойный аргумент. Против британских ученых не попрешь. Это они, эти мифические существа, были для поколения бабы Нюры высшим авторитетом, которые знали все: от вреда холестерина до точной даты конца света.
— Они, значит, выяснили, — продолжала баба Нюра, — Озоновый слой-то наш… все! Тонкий стал, как марля. И вот-вот лопнет. Солнце нас испепелит. Осталось-то дня два, три от силы.
Она наконец нашла старенький кнопочный телефон, — и начала тыкать в него скрюченным пальцем.
— Вот, я себе статью сохранила! Сейчас, сейчас…
Баба Нюра, спотыкаясь о мешок с мукой и отпихивая кота, пытавшегося атаковать ее тапок, наконец нашла нужную заметку и протянула телефон маме. На крошечном экране виднелся заголовок, набранный кричащими буквами:
БРИТАНСКИЕ УЧЕНЫЕ БЬЮТ ТРЕВОГУ: АРМАГЕДДОН ЧЕРЕЗ 72 ЧАСА!
Мама смотрела на экран, потом на старуху, потом на кота, который додрал рулон и теперь с интересом смотрел на пирамиду из консервов. И в этот момент что-то в ее сознании щелкнуло.
Она подошла к окну в комнате бабы Нюры. Посмотрела на улицу. И вдруг увидела все по-другому. Солнце, еще минуту назад казавшееся обычным, теперь светило как-то зло. Деревья выглядели зловеще, их ветви тянулись к небу, как руки утопающих. Даже коты бабы Нюры, теперь казались ей не просто игривыми животными. Они метались по квартире, прыгали на мешки, шипели друг на друга — они чувствовали.
Мама вернула телефон бабе Нюре.
— Спасибо, Нюра Степановна, — сказала она серьезным голосом. — Спасибо, что предупредили.
Выйдя на лестничную клетку, мама глубоко вздохнула. Пазл сложился.
Она не могла просто так сидеть и ждать. Она должна была действовать. Предупредить. Спасти.
Наш дом был дружный. Все всех знали, здоровались, брали друг у друга соль. Это была большая, немного сумасшедшая семья. И теперь этой семье угрожала смертельная опасность.
Мама решила собрать всех жильцов прямо в подъезде. И начать нужно было с самых влиятельных граждан.
Первым в списке был Тимофей Иванович с 3 этажа.
Квартира Тимофея Ивановича пахла пылью, старыми книгами и нереализованными амбициями. Сам Тимофей Иванович был человеком-загадкой, в первую очередь, возрастной. На вид ему можно было дать лет пятьдесят: лысина, небольшое, но уверенное брюшко, усталый взгляд. Но в моменты глубокой меланхолии он выглядел на семьдесят.
Тимофей Иванович был художником. На стене в его гостиной висела старая фотография. На ней юный, худой парень в лихо заломленном набок берете стоял у мольберта. Глаза его горели талантом и надеждой. Нынешний Тимофей Иванович с этой фотографией не имел ничего общего. Он давно ничего не писал, жил на пенсию своей престарелой мамы, которая раз в неделю привозила ему кастрюльки с борщом и котлетами, и большую часть времени проводил на диване.
Его главным занятием было страдание. Он страдал от высоких тарифов ЖКХ, от бездарности современного искусства, от шума за окном и,в особенности, от собственных, бесчисленных и постоянно меняющихся болезней.
Мама позвонила в его дверь. Он открыл и посмотрел на нее с выражением вселенской скорби на лице.
— Надежда Алексеевна? Что-то случилось?
— Да, Тимофей Иванович, — серьезно сказала мама.
Она вкратце, но с драматическими подробностями поведала ему о бабе Нюре, британских ученых и озоновых дырах.
Тимофей Иванович слушал, и его лицо менялось. Скепсис сменился интересом, интерес — тревогой, а тревога — мрачным удовлетворением. Наконец-то! Наконец-то в мире случилось что-то, что соответствовало масштабу его внутренних страданий.
— Я так и знал! — произнес он. — В последние дни дышать тяжело стало, вы не замечали? Воздух какой-то… пустой. Сердце колотится, как сумасшедшее. Вода из-под крана стала какая-то грязная. Я говорил маме, а она — «меньше телевизор смотри». А это вот оно что…
Он не был напуган. Он был почти счастлив. Его ипохондрия наконец-то получила официальное подтверждение.
— Мы собираем жильцов, — объявила мама. — Сегодня, в 17:00, у входа в подъезд. Вы придете?
— Непременно! — с жаром ответил Тимофей Иванович.
Ободренная такой поддержкой, мама направилась дальше. Следующим пунктом был Филипп Васильевич с 4 этажа.
Если Тимофей Иванович был воплощением хаоса и упадка, то Филипп Васильевич был его полной противоположностью. Он работал каким-то чиновником средней руки, но держался так, будто управлял как минимум небольшой галактикой.
Квартира была его визитной карточкой. Стерильная чистота, дорогая мебель и навязчивый запах лавандового освежителя воздуха. У Филиппа Васильевича была, как он считал, идеальная семья. Жена, лет на десять его моложе, двое детей, мальчик и девочка, упакованные в брендовую одежду и расписанные по минутам. И даже собака, породистый лабрадор, казалось, лаяла строго по расписанию.
Мама позвонила в его дверь. Открыл сам Филипп Васильевич. Он был в выглаженном домашнем костюме и тапочках.
— Надежда Алексеевна, добрый день. Чем обязан?
Он не пригласил ее войти, а остался стоять на пороге.
Мама, уже набравшаяся опыта, без предисловий выложила ему ту же историю. Она говорила сжато, оперируя фактами: закупки бабы Нюры, статья ученых, симптомы Тимофея Ивановича, свое собственное экспертное мнение.
Филипп Васильевич слушал с непроницаемым лицом. Он не выказывал ни страха, ни удивления.
— Понятно, — сказал он, когда мама закончила. — Несанкционированный сбор информации от гражданки пожилого возраста, подкрепленный статьей и субъективными ощущениями мужчины с нестабильной психикой.
Мама нахмурилась:
— Мы должны что-то делать! Я предлагаю провести собрание.
Филипп Васильевич задумался.
— Где и во сколько?
— В 17:00, у подъезда.
— Принято. Я буду, — кивнул он, закрывая дверь.
Мама стояла на лестничной клетке, оставался последний, самый сложный случай. Кирилл Богданович, наш сосед сверху.
Кирилл Богданович был проклятием этого дома. Молодой аспирант-географ, он въехал в квартиру своей бабушки полгода назад и немедленно превратил нашу жизнь в ад. Он был «совой», что на практике означало, что днем он спал, а ночью начинал активную научную деятельность. Эта деятельность сопровождалась грохотом книг, какими-то странными гудящими звуками и периодическими воплями отчаяния или озарения.
Дверь он открыл после третьего звонка. Взъерошенный, в очках на кончике носа, он смотрел на маму так, будто она была миражом. На полу, около его ног громоздилась стопка библиотечных книг.
— Надежда Алексеевна? — удивленно протянул он. — Вы что-то хотели?
Мама, чувствуя себя неуютно, в третий раз за час пересказала историю о грядущем апокалипсисе.
Кирилл слушал, и на его лице отразилась сложная гамма чувств. Сначала — снисходительная усмешка интеллектуала, слышащего бредни темных масс. Потом — задумчивость. И наконец — его глаза загорелись огнем.
— Озоновая дыра… Испепеляющее излучение… — пробормотал он. — Как интересно!
Мама не ожидала такой реакции.
— Интересно? Кирилл, мы все можем погибнуть!
— Погибнуть — это банально, — отмахнулся он. — А вот сам процесс! Коллапс биосферы! Тектонические сдвиги в общественном сознании! Это же… это же тема!
Он смотрел не на маму, а куда-то сквозь нее.
— Я ведь как раз зашел в тупик со своей работой. А тут — такой материал! Я стану летописцем конца времен!
Он был в восторге. Для него конец света был не трагедией, а уникальной возможностью наконец, стать в один ряд с великими умами.
— Собрание, говорите? — он потер руки. — В пять? Отлично! Я должен зафиксировать настроения масс на начальном этапе.
Он захлопнул дверь перед носом ошеломленной мамы.
Боевая группа была собрана.
Ровно в 16:50, за 10 минут до назначенного часа, Мама была на месте.
Полевой штаб пока состоял из одного человека — Кирилла Богдановича. Он уже был там, и не просто стоял, а вел активную научную работу. В руках у него был толстый блокнот, в который он судорожно чиркал, поминутно сверяясь с окружающим миром. Он изучал все: трещины на асфальте, траекторию полета голубя, выражение лиц прохожих.
Ровно в 17:00 из подъезда вышел Филипп Васильевич.
Он окинул собравшихся цепким взглядом.
— Итак, — произнес он без приветствий — Кворум, с некоторой натяжкой, имеется. Предлагаю приступить к обсуждению повестки дня.
— Постойте, Филипп Васильевич, — вмешалась Мама. — Нужно дождаться Тимофея Ивановича.
Филипп Васильевич скорчил гримасу, в которой смешались брезгливость и снисхождение.
— Надежда Алексеевна, если мы будем ждать этого лежебоку, то солнце испепелит нас прямо здесь. У меня, между прочим, уже есть разработанный план по устранению угрозы.
Он выдержал паузу, наслаждаясь эффектом.
— Всё просто, — продолжил он. —гражданку Нюру Степановну, как источник паники, изолировать. Я уже навел справки, в областном центре есть прекрасный психоневрологический диспансер.
—Тимофея Ивановича необходимо направить на санаторно-курортное лечение. Возможно, там он наконец отдохнет от своей мамы и научится самостоятельно завязывать шнурки.
— Котов следует признать переносчиками паники и антисанитарии. Предлагаю отловить и вывезти за черту города.
— Мяч вашего сына, конфисковать как орудие провокации. И, наконец, я отправлю образцы почвы, воды и воздуха в самую надежную частную лабораторию. Они сделают анализ и дадут официальное заключение. И вот тогда, мы сможем действовать.
Наступила тишина. План был чудовищен в своей бюрократической логике. Кирилл оторвался от блокнота и посмотрел на Филиппа с восхищением. Мама была в ужасе.
-Но… мы не можем так с людьми! — запротестовала она. — И пока придет ваше заключение, может быть уже поздно!
— Предложите свой вариант, — парировал Филипп.
И тут маму осенило. Она нашла решение, которое было таким же бюрократическим, но выглядело куда более человечно.
— Петиция! — выпалила она. — Мы должны написать коллективное обращение в администрацию города! Описать ситуацию, потребовать немедленных принятий мер!
Лицо Филиппа Васильевича преобразилось. В его глазах зажегся священный трепет перед официальной бумагой.
— Петиция… — повторил он, смакуя слово. — Это конструктивно. Я поддерживаю.
В этот самый момент на крыльце появилась баба Нюра. Она собиралась высказать им все, что думает об их сборище во время ее послеобеденного сна, но услышала заветное слово.
— Петицию пишете? — ее голос дрогнул от любопытства. — Кому? В ЖЭК? Я с вами! Я им все припомню!
Надежда объяснила, что петиция будет не в ЖЭК, а в администрацию, и по поводу конца света. Глаза бабы Нюры загорелись еще ярче. Это был масштаб!
Внезапно образовался самый странный союз в истории человечества: паникующая мчсница, холодный чиновник и боевая пенсионерка, объединенные страстью к канцелярщине. Они сгрудились вокруг Кирилла, который, вздохнув, вырвал чистый лист из блокнота. Они начали набрасывать тезисы, яростно споря о формулировках.
И тут Кирилл Богданович поднял руку, призывая к тишине.
— Коллеги, — сказал он. — Петиция — это хорошо. Но это полумера. Мы просим, мы требуем… А нужно предлагать! У меня есть решение.
Все уставились на него.
— Понимаете, — начал он, и его глаза заблестели, — проблема в озоновом слое. Солнечная радиация проходит беспрепятственно. Что нам нужно? Нам нужен щит.
— Какой еще щит? — не поняла баба Нюра.
— Глобальный! — провозгласил Кирилл. — Мой проект называется «Полярный Щит». Суть его проста и гениальна. Мы знаем, что магнитное поле Земли защищает нас от большей части космического излучения. Его нужно усилить. Как? Мы произведем серию синхронизированных термоядерных взрывов малой мощности на Северном и Южном полюсах!
Он сделал паузу, давая им осознать величие его замысла.
— Эти взрывы, — продолжал он, жестикулируя, — вызовут контролируемое возмущение в магнитосфере. Они выбросят в верхние слои атмосферы миллиарды тонн ионизированной пыли и водяного пара. Это создаст плотный, непроницаемый для жесткого ультрафиолета слой над всей планетой. Да, небо приобретет перламутровый оттенок на пару десятилетий. Да, будут некоторые побочные эффекты: незначительные тектонические возмущения, небольшая коррекция береговой линии в некоторых регионах, таяние ледников… Но это малая цена за спасение человечества! Мы решим проблему озоновых дыр навсегда!
На крыльце повисла гробовая тишина. План Филиппа внезапно показался верхом гуманизма. Баба Нюра перекрестилась. Надежда смотрела на Кирилла, как на инопланетянина.
В этот самый момент из подъезда вышел Тимофей Иванович.
Но это был не тот Тимофей, которого они знали. Не сгорбленный ипохондрик в застиранном халате. На нем был тот самый лихой берет с фотографии. Его плечи были расправлены. Его потухший взгляд горел огнем вдохновения, а на лице сияла улыбка.
— Друзья! — провозгласил он, раскинув руки. — Свершилось! Спустя двадцать лет ко мне снизошла муза!
Все ошарашенно смотрели на него.
— Этот грядущий конец… он очистил мое сознание! Я напишу картину! Свой главный шедевр! Я уже придумал название… «День без завтра»!
— Картину он писать собрался, — скептически хмыкнул Филипп. — Вы ее и начать не успеете.
— Успею! — с жаром возразил Тимофей. — На этот раз все по-другому! Меня признают! Потомки будут помнить меня как великого творца, запечатлевшего последний день человечества!
— Никто вас не успеет признать, — отрезал Филипп. — Потому что потомков не будет, если мы не начнем действовать.
— Прекратите! — вмешалась мама голова которой шла кругом от всего этого балагана. —Тимофей Иванович, вы вовремя. Мы пишем петицию. Подписывайте.
Она протянула ему лист. Тимофей, не глядя, размашисто расписался.
— Так, — подытожила Надежда. — Петиция есть. Подписи есть. План Кирилла Богдановича мы пока отложим, как резервный. Предлагаю пойти к зданию правительства. Всем вместе. Прямо сейчас.
Она обвела взглядом свою армию спасения. Чиновник, пенсионерка, художник и сумасшедший ученый. Все кивнули.
Так, вооруженные безумной научной теорией, неначатым шедевром и юридически почти безупречной петицией, они приготовились спасать мир. Или, по крайней мере, очень шумно об этом заявить.
Это была не процессия, а крестный ход абсурда. Если бы Данте увидел это шествие, он бы добавил в свою «Божественную комедию» еще один, десятый, круг ада — специально для спасителей мира из третьего подъезда.
В авангарде, как ледокол, рассекающий волны всеобщего безразличия, шел Филипп Васильевич. . Его лицо хранило выражение суровой решимости, будто он не петицию нес, а принимал парад на Красной площади.
Следом за ним, порхая, как встревоженный мотылек, семенил Кирилл Богданович. Он был не с ними, он был над ними. Его блокнот был открыт, ручка летала по бумаге. «Массовая истерия, — бормотал он себе под нос, — объект А демонстрирует ригидность. Объект Б проявляет признаки вербальной агрессии». Он фиксировал все, не отвлекаясь на такие мелочи, как светофоры и бордюры, из-за чего пару раз чуть не угодил под машину, что, несомненно, стало бы ценным наблюдением для его посмертной публикации.
Тимофей Иванович, напротив, впитывал в себя каждую деталь умирающего мира.
— Ах, взгляните! — восклицал он, указывая на обычный одуванчик, пробившийся сквозь асфальт. — Последний вздох природы! Какая чистота цвета, какая жажда жизни перед лицом забвения! Это будет желтый мазок в левом углу моего полотна!
Замыкала шествие, тяжело дыша и опираясь на костыль, баба Нюра. Она плелась сзади и непрерывно жаловалась.
— Ох, И куда несет нас нелегкая… Ноги гудят, спину ломит.
И над всей этой безумной компанией металась мама. Её нервы были натянуты, как струны.
Наконец они достигли цели. Здание администрации было серым и унылым. У входа, в стеклянной будке, за столом, на котором стояла кружка с недопитым чаем, спал охранник. Его богатырский храп был единственным звуком, нарушавшим торжественную тишину этого места.
Мама попыталась мягко постучать в стекло. Охранник не отреагировал. Она постучала громче. Эффект был тот же.
Терпение бабы Нюры лопнуло.
— Ишь, развалился, идол! — прошипела она, подошла к будке и со всего размаху ударила костылем по ноге спящего стража порядка.
Охранник подскочил, его глаза, мутные ото сна, сфокусировались на бабе Нюре.
— Ты чего, старая, очумела?! — взревел он.
— Конец света на носу, а он тут дрыхнет! Мы с петицией! Срочной! От этого зависит, проснешься ты завтра или нет!
Она начала яростно, с брызгами слюны, излагать ему про озоновые дыры, британских ученых и неминуемое испепеление. Охранник слушал ее с выражением крайней усталости на лице, будто за свою долгую службу он слышал и не такое.
— Так, — сказал он, когда она выдохлась. — Во-первых, в здании сейчас никого из начальства нет. Во-вторых, приемные часы закончились. В-третьих, не могли бы вы всем своим… коллективом… уйти отсюда и не мешать мне исполнять свой долг по охране покоя граждан?
— Сделайте хоть что-нибудь! — взмолилась мама.
Охранник немного подумал.
— Ну, если вы действительно хотите что-то сделать, — протянул он лениво, — максимум, что у вас получится, — это прийти к кому-нибудь домой и там развеселить его своими байками.
Мама помрачнела. Но тут баба Нюра снова пошла в атаку.
— А что?! — воскликнула она с вызовом. — А мы пойдем! А мы и сможем! Что, вы в нас не верите, что ли? Я для чего на этом свете жила?!
В этот момент ее тираду прервал пронзительный писк. У нее зазвонил телефон. Она отошла на секунду, что-то слушая, ее лицо менялось с каждой фразой. Через несколько минут она вернулась, и глаза ее сияли.
— Все! — торжественно объявила она. — Не нужно ничего делать! Не нужно никакой мэрии, администраций! Не нужно никаких этих ваших петиций! Добрые люди уже придумали решение!
Она отдышалась и продолжила, понизив голос:
— Я все посчитала! Включая всех нас, наших детей, собак, кошек и любую другую живность, нам нужно всего лишь перевести 3 миллиона на счет одного доброго человека! Он предоставит нам места в бункере на время апокалипсиса!
Наступила тишина. Оглушительная, звенящая.
И тут невозмутимое лицо Филиппа Васильевича начало заливаться краской. Он очень сильно старался сдерживаться, его тело дрожало. Всем вокруг начало казаться, что он вот-вот умрет от удара. Но спустя несколько секунд, он упал на землю и громко, истерически захохотал. Он хохотал до слез, катаясь по грязному асфальту, и этот смех был страшнее любого крика.
Кирилл Богданович, услышав столь радостную новость, в отчаянии бросил свой блокнот.
— К черту! — прошипел он. — Опять не то! Опять не то… Ну, может быть, может быть, я еще найду… Найду то, что навсегда изменит мир науки!
Никто не заметил, как Тимофей Иванович тихо удалился. Он не попрощался и просто побрел домой, снял свой модный беретик и навсегда запрятал его в дальний ящик шкафа. Муза ушла, так и не успев толком погостить.
Мама, хоть и чувствовала себя полной дурой, испытала огромное облегчение, с радостью обняв нас с братом.
А баба Нюра, оставшись на площади совсем одна, достала из кармана свою банковскую карточку, переводя на счет неизвестного добродетеля деньги, отложенные на её торжественные похороны.
Вот так и закончилась история нашего местного апокалипсиса.
Не пострадал почти никто. Кроме местной «Пятерочки», счета бабы Нюры, диссертации Кирилла Богдановича, гения Тимофея Ивановича и нервов моей мамы.
