“Тем же, имя кому faerie, подобно бесам в прошлом, место между ангелом и человеком предписано. Не будучи нечистыми, однако, по десятине народа своего отдают раз в семь лет Преисподней. Да с лукавыми лукавят – дань не родичами отдают, а обманным обменом от люда простого принятых. Оттого-то и веры друг другу меж никого нет”.
Брат Вильгельм, аббатство Бэрваш, Сассекс 1452 год
Раскалённое солнце дотлевает, заволакиваемое тучами. Тьма опускается и захватывает город, ощетинивающийся ровными рядами фонарей. Вечер субботы, витрины гаснут одна за другой, и людей на улицах становится всё меньше и меньше. Те немногие прохожие, с которыми я сталкиваюсь, идут быстро, избегая моего взгляда.
Они чувствуют чужака.
Слышится недоброе ворчание, затем огромный черный пес хрипло лает. Маленькая фигурка тянет его за поводок в тёмную аллею. Эхо тонет в шелесте листвы. Деревья крепко переплели свои ветви и нависли над тротуарами, приглушая и без того тусклый желтый фонарный свет.
Гостиница мало чем отличается от прочих домов в центре – чуть обветшавшее кирпичное здание с плотно закрытыми ставнями.
Дверь заперта. Я звоню несколько раз, и только на третий слышится скрежет замка.
Сонный старик-хозяин, с лицом, покрытым морщинами, глубокими, как борозды на коре ясеня, смотрит подозрительно, недоверчиво вручая ключ от номера.
Комната небольшая и пыльная, такая же ветхая, как и ее владелец. Я небрежно толкаю чемодан под кровать, подхожу к окну и раздвигаю тяжелые шторы. Гардины жалобно скрипят. Тихо тикают часы.
Как-то необычно болит спина и резче выступают лопатки.
Снимая пальто, сажусь на подоконник….
Чужак…
Я с самого детства чувствовал непохожесть.
Когда детям читали “Пака с волшебных холмов”, не мог избавиться от ощущения, что всё это уже давно знаю.
Во дворе моего дома росли ясень, дуб и тёрн. Казалось, что они неотступно следили за моей жизнью. Когда, чувствуя грусть, я проходил под ветвями этих деревьев, с них срывался ворох листьев и ветер уносил его вместе с печалью.
Для детей рассказы о жителях холмов были лишь сказками, а для меня – явью. Люди не слышали болтовню деревьев и цветов, а я ловил каждое слово в историях растений.
Обычно такое списывают на детские фантазии. Но я откуда – то точно знал, что все это правда. Более того, в ночь моего тринадцатилетия, когда луна, как казалось, светилась каким-то особенным красным светом, я впервые услышал зов.
И смутное, почти стёртое временем воспоминание, внезапно проявилось со всей чёткостью…
…Тьма опускается и захватывает город, ощетинивающийся ровными рядами фонарей. Мы летим. Кто это МЫ?.. Кто-то близкий, родной, прижимает меня к себе.
Мы проносимся над улицами и аллеями, мимо замерших часов на городской башне, пока не оказываемся в маленьком переулке, где останавливаемся у какого-то окна. Оно бесшумно распахивается.
Внутри в деревянной кроватке лежит ребенок. Его достают из колыбели, а меня кладут на его место. В свете лампы, я в последний раз вижу мерцающие звездные светом крылья.
Слышится шёпот: не то “прости”, не то “прощай”. Ветер за окном усиливается. Мгновение – и никого в комнате нет, лишь бой часов доносится издали. Ещё мгновение – и в комнату вбегает женщина. У нее встревоженное лицо, но беспокойство исчезает, когда она видит “своего” ребенка в кроватке. Женщина подходит к окну, закрывает створки, поправляет сползшее одеяло и уходит, выключив свет…
…Обретя память, я потерял покой. С этого начался мой поиск.
Зов, преследовавший меня уже несколько лет, заставил пройти сотни дорог. Компасом в пути стало возрастающее ощущение легкости и бестелесности.
Из номера видна вся улица. Дома кажутся полузаброшенными, но в них, даже в такой поздний час, теплится жизнь. Некоторые окна залиты желтым светом. И кто знает, может в одной из этих комнат прямо сейчас мирно спит дитя, не подозревающее, что его судьба давно уже предрешена, и что ему предстоит стать платой за чью-то жизнь…
Ветер усиливается. Луна прячется за тучи, деревья склоняют свои кроны, их ветви, извиваясь и шипя, скользят по воздуху. Весь город затаился, зарылся в бетон, ища спасения.
Я распахиваю окно. Сквозь пронзительный свист улавливаю еле различимый шелест крыльев. Ещё несколько секунд стою на подоконнике, задыхаюсь от непонятного страха, пока весь мир вокруг превращается в бушующий океан листьев. “Все правильно, – проносится в голове, – в бурю легче совершить подмену”.
Мгла накрывает улицу, и единственное не потухшее окно в доме напротив вдруг распахивается. Занавески почти срываются с петель, видно маленькую деревянную кровать.
Неужели нельзя иначе спасать наши жизни?
Разве это справедливо?
Я боюсь ответить себе на этот вопрос.
Кажется, что всё пространство сжимается до размеров той маленькой комнаты. Ничего вокруг, кроме неё, меня и едва заметных крылатых силуэтов.
Выхватываю из кармана фонарик и, направляя луч света куда-то в пустоту, кричу:
– Я здесь!..
…Не знаю, сколько я так стоял. Очнулся, только когда всё стихло.
Небо посветлело.
Они улетели.
В этом мире стало на одного чужака больше. Одна и та же трагедия повторяется вновь и вновь.
Зачем обрекать кого-то следовать неодолимому зову?
Вправе ли я винить их за что-либо, если жив только благодаря обману?
Почему же никто мне не отозвался? Неужели они отвергли меня?
И что теперь? Остаться чужаком? Зачем тогда вы позволили мне помнить?
Эта мысль болезненным гулом отдаётся в голове, когда он затихает, я внезапно осознаю, что не слышу ни шелеста листвы, ни птичьего крика, ни тиканья часов на стене.
Лишь тихий, манящий голос доносится из предрассветных сумерек.
Я расправляю крылья и делаю шаг в неизвестность.
Они хотели, чтобы я сам нашел путь домой.
