Я боюсь больших колес обозрения в парках. Железные громадины кажутся неподвижными издалека, но когда подходишь к ступеньке, то боишься не успеть взобраться в шаткую кабину, которая качается и жалобно скрипит на ветру. Страшнее только кричать свою остановку в маршрутке или просить открыть вторую кассу.
Когда я была маленькой, мы катались на таком колесе с родителями. Помню, как держала куклу Катю, мама держала меня, а папа— маму, но не на руках, а за руку. Город держал колесо за ногу, а мы— город на ладони. Где-то пролетела пара мохнолапых голубей, из-за пушистых крон выглянули цыганский городок, Советский проспект, тлеющий завод и вдали показался вантовый мост.
Но что-то пошло не так, и колесо остановилось, не доходя до верхней точки. Стало жутко. Я заплакала, уткнулась в мамино пальто и больше не смотрела ни на голубей, ни на деревья, ни на мост, а папа кому-то кричал и ругался. С тех пор я ни ногой к Чёртову колесу.
Но родителям оно всё равно нравится. Мама говорит, что папа сделал ей предложение, когда они смотрели на город с самой верхней точки колеса. Не знаю, мне кажется, она просто настолько испугалась, что согласилась, не раздумывая.
Я бы тоже сказала «Да», только бы меня сняли с верхотуры.
То самое колесо находится в парке Культуры и отдыха. Место, любимое многими в нашем городе: там пахнет карамельным попкорном и липой, а еще туда часто приезжают фотографировать молодожёнов.
Мне до него 5 минут пешком в кроссовках, и 10 в босоножках. Бабушка сказала, что прийти на первое свидание в спортивной обуви- колхоз.
Ну колхоз так колхоз, а мне неудобно. Ни один мальчик в моей жизни не стоит неудобных остроносых туфель. И как бабушке не жалко меня и моих ног?…
Я поднимаюсь с Советского проспекта на улицу Либкнехта. Здесь всегда пахнет ванилью и бисквитами, потому что рядом находится кондитерская фабрика. Хотя даже если бы фабрику убрали, запах остался бы. Он—душа проспекта, житель этой улицы.
Из окна голубой Нексии играла песня:
«Этот город самый лучший город на Земле…»
Может и не весь город, но именно эта улица была лучшей на земле. Только туфли натирали, без них было бы вообще отлично.
Парня, который меня пригласил, зовут Толик. Не имя, а обрубок какой-то. Другое дело— Анатолий, но в этом есть что-то высокопарное и низкопробное, как стихотворения на поздравительных открытках. А может имя как имя, просто сам Толик мне не нравится.
Есть люди со стеклянно гладким характером. Они вроде бы приятные на ощупь, как цветные камушки для аквариума, но какие-то скользкие.
За них невозможно зацепиться.
Он встретил меня у входа фразой:«Как дела?».
Дела у меня на три буквы «О»: хо-ро-шо, только тебе ведь нет никакого дела до этого.
Пошли разговоры вокруг да около:
—Как настроение?
—Нормально.
—Чем занималась сегодня?
—Ничем.
Господи, как легко дружить по переписке. Не знаешь, что сказать— кидаешь смайлик, не хочешь отвечать на глупые вопросы— игноришь, а хочешь— вообще не читаешь. В жизни всё иначе. Приходится выжимать улыбку, как остаток зубной пасты из тюбика. Она такая же мятная, с холодком, но Толик этого не понимает и думает, что я правда рада. Взрослые называют это тактом, а я никак это не называю. Зачем давать имя тому, что тебя бесит? —Присядем?
Мы сели на скамейку под зеленой крышей. Толик что-то рассказывал о деревне и квадроциклах, но я почти не слушала его, только иногда кивала, как болванчик в машине. Мимо проехал велосипедист. В рыжем светоотражателе трижды прокрутилось солнце, прежде чем день свернул за поворот.
Мне сделалось тоскливо.
—Какая у тебя настоящая фамилия?—спросил Толик.
Дело в том, что в профиле я написала фамилию Синица, потому что моя настоящая мне не нравится.
—А какая разница?
—Просто я хочу подарить тебе свою.
Я закатила глаза, а могла бы— истерику.
Он замолчал.
—Я сейчас.
Он отошёл куда-то, но вернулся буквально через несколько минут с двумя сухими коржиками в целлофановом мешочке. Они стоили рублей двадцать и на вид напоминали песочные кирпичи.
Толик протянул один из них мне.
—Это голубей кормить?—спросила я, потому что этот кирпичик только птицам и годился.
—Ну…ладно, давай.
Сладкий брусок сухо крошился в ладони, и скоро к нам слетелась целая стая голубей, синиц и воробьев. Некоторые птицы забирались друг другу на спины и жадно толкались. Было похоже на кипящую воду в кастрюле. Его рука подползла тараканом к моей, но я вовремя потянулась к коржику, чтобы отломить очередной кусок.
Мимо с воинственным воплем пролетел ребёнок и поднял шелестящий голубиный вихрь.
—Хочешь на колесо обозрения?— предложил Толик.
«Господи, только не это, пожалуйста» — взвыла я у себя в голове.
—Да ладно, не бойся. С него красиво на город смотреть. Или ты испугалась?
Я? Это я то испугалась? Нет уж, пойдём.
Толик купил два билета, и мы ждали очередь у низкого цветного забора. Недавно прошёл дождь. В лужах показалась железная резная арматура, согнутая в колесо. Подул зловещий ветерок. Колени были не коленями, а рябью на воде, дрожащим отражением.
Подъехала наша кабинка. Он сел первым и протянул мне руку. Его пальцы были сухими и горячими, а мои- как лягушачья лапка, абсолютно ледяными. Мы сели. Сердце билось везде: В висках, в носу, в ногах и руках.
Я не смотрела за дверцу кабинки и крепко держалась за кольцо по центру. Когда долго загораешь на солнце, кожа лопается и облезает. Из-под облупившейся желтой кожи колеса виднелась его ржаво-железная мышца, которая переливалась голубым цветом- от рефлекса неба, и зелёным- от деревьев.
Это было колесо-дедушка. Оно держало меня в морщинистой горсти, поднимая над мокрой землей. Сиденье было холодным, но я боялась даже привстать, чтобы лишний раз не пошевелить кабинку своим весом. Ветер бил в нос, и у меня не получалось вдохнуть, а челюсть дрожала, как телефон во время звонка.
—Смотри, облако похоже на сердечко,— сказал Толик.
Я повернула голову через плечо. На небе не было облака, похожего на сердечко, но была какая-то размазня, будто джинсы постирали с рулоном ваты и повесили сушиться на веревку. А под этой размазней— город. Мой город. С его коричневыми коростами крыш и жуками автомобилей. Вот и цыганский закоулок с битыми стёклами и мохнолапыми голубями в сарайке, рядом играют два чернявеньких мальчика, с ними— мамаша в пестром платье и с малышом на руках. Дальше видно тяжело дышащий горизонт завода. Доменные печи похожи на романские замки, только там нет ни одной принцессы: в основном обитают пыльные рабочие, которые каждое утро едут на завод через мост. Октябрьский мост—пожалуй, самое красивое здесь. Белый в красную полоску, он стоит, как разобранный циркуль. Я боялась достать телефон, чтобы сфотографировать то, что видят глаза. Кажется, с моим везением, я обязательно выронила бы его.
—Можешь сфоткать вид, пожалуйста?— спросила я.
Толик не отвечал.
Я посмотрела на него. Он упёрся глазами в противоположную стену кабинки и не моргал.
—Ты чего?
—Я просто,— он покраснел—, я высоты боюсь.
—Ты же сам меня сюда затащил?
—Ну да. Я не знал, что ты правда ничего не боишься.
Он смущался. Было неловко остаться в минусе, когда сам затеял игру. Мне стало его жалко. Он всё-таки старается.
—Я помню, как в детстве видел людей, застрявших на этом колесе. Там девчонка одна вообще разрыдалась. Я хоть и мелкий был, но жалко как-то стало, и тоже заревел.
—Ого, и долго они там торчали?
—Их минут двадцать не могли снять, потом колесо перезапустили и всех вернули.
Тут я вспомнила историю десятилетней давности и поняла две вещи: во- первых, я больше не боюсь чертовых колес, а во-вторых, если это была я, то он меня пожалел еще до того, как мы познакомились. А если не я, то значит не такой уж он и пресный. Хоть кого-то пожалел.
—Ну это тогда было. Сейчас уже всё работает, не бойся. Посмотри вокруг.
Я пыталась его взбодрить.
Он взглянул на меня. В объективе его карих глаз, как в выпуклом зеркале, было видно круг кабинки, мокрые облака, мост и меня.
—Ведь теперь тебе ничего не страшно, верно?
Толик улыбнулся и повернул голову назад, но мы уже приближались к земле. Он подал мне руку, но сам чуть не упал, споткнувшись о деревянный порог. День сворачивал лавочку.
Мы гуляли еще совсем недолго. По крайней мере, так казалось, потому что совсем скоро стемнело. Парадокс времени: оно вяло катится рядом со скучными людьми и незаметно пролетает с особенными.
Воздух настоялся где-то в районе аэропорта и гулял по просекам городского леса. Мы болтали о том о сём, несли полнейшую околесицу, наматывали круги по парку и почти взялись за руки. Толик не казался таким занудой, и босоножки почти не чувствовались на ногах, и воздух пах шиповником, как кислородный коктейль в детском садике.
Он проводил меня до дома. От рук пахло железом, а в волосах запуталось сухое соцветие сирени.
На прощание он прошептал:
«Кормили хлебушком
Соек вроде бы
С лучшей девушкой
В этом городе»
Я улыбнулась и зашла в желтый подъезд. Пока ноги поднимались по ступенькам, в голове на повторе играла песня:
«Я не знаю, где еще на этом свете есть такая же весна.
Я, пожалуй, отпущу, попутный ветер и останусь навсегда».