Как оставаться счастливым, если Счастье не может проникнуть сквозь холодные бетонные стены клетки? Что если весь день напролёт подруга твоя только Горечь, и она не может уйти из-за тех же бетонных стен и надзирателей, принуждающих её быть рядом?
Всё просто. К Счастью нужно пойти навстречу, а если Горечь– подруга весь день напролёт, то дружить с Счастьем всю ночь напролёт.
Рауд, чьё настоящее имя никто не знает, был одним из тех, кто обречён на многолетние муки. Все, кто имел участь Рауда к двадцати годам слепли, если еще раньше не умирали или не сходили с ума от постоянных, вынужденных рыданий чёрными, вязкими слезами. Устоявшаяся система способствовала увеличению богатства вышестоящих, и, казалось, работает как часовой механизм с вечным двигателем. Но всё даёт сбой, или имеет лазейки.
Дело в том, что еще пару десятков лет назад начали рождаться дети, плачущие черными, сравнимыми с нефтью, слезами. Изначально церковь с неимоверной ненавистью и яростью истребляла тех, кто по их мнению, был проклят дьяволом.
Но что же изменилось? Случилось так, что какой-то человек открыл для себя, а потом и для всех, что эта вязкая жидкость, текущая из глаз невинных детей, могла превращаться в золото. Узнав об этом, бойни резко затормозили свои работы и стали святыми церквями, как и ранее.
Вместо убийства, этих детей, все-таки опять же, как скот, сгоняли на некие фабрики (перед этим купив их у матерей, «породивших это», или же просто-напросто забирали насильно у тех, кто имел к своему ребёнку или приемнику привязанность), расселяли по мелким комнатушкам, где под ними стелилась тряпка, которая и впитывала их драгоценные слезы. Впрочем, а что если дети не хотели дни напролёт безудержно рыдать? Захотят. Нет, их никогда не убивали, но кто-то разве запрещал использовать грубую физическую силу?
Светало. Солнце начинало одаривать землю тонкими, какими-то грустными лучиками. Ласково один из них упал на лицо парнишки. Второй, третий. Чуткий сон того был потревожен. Он недовольно поморщился, и перевернулся на живот. Холодная роса сразу же пропитала его бедную одежду, заставив кожу покрыться мурашками. Его глаза распахнулись. Пары секунд хватило для осознания того, где он, и что творит. Четверо товарищей спали глубоким и сладким сном поодаль, на той же зелёной и мокрой траве.
Все пятеро были в лесу и спали на одной из многочисленных полянок, где постелью им выступала мягкая, зелёная трава и мох. Туман поднимался над лесом, не пропуская солнечные лучи. Туман был совсем не страшен. Все пятеро– прекрасно знали дорогу обратно, и даже вслепую бы вернулись на фабрику. Было страшно то, что они могли не успеть вернуться до пробуждения тех, кто заставлял их отдавать свои слезы дни напролёт.
Девятнадцатилетний Рауд, с растрепанными рыжими волосами(тот, кто проснулся первым), сразу вскочил, и растолкал того, кто был ближе всего к нему, безудержно повторяя хриплым, после сна, голосом его имя. Оден что-то тихо проворчал, и уже собирался перевернуться на другой бок, как руки Рауда остранились от тела друга. Всё так же, стоя на коленях, он с испугом посмотрел на остальных. Их веки были плотно сомкнуты, у некоторых приоткрыты рты. Такой сладкий и безмятежный сон, что должно быть великой драгоценностью для таких, как они. Но сейчас они могли потерять Счастье из-за их глупости. Проспать! Да как они могли такое допустить!
–Ну! Проснитесь же! Оден! Фроуд! Хельги! Фроди! Мы проспали! Нам бежать надо! Ну, вставайте!
С какой-то тоской, безнадегой и надрыванием в голосе Рауд выкрикивал их имена. Ком в горле от мысли: «Что будет, если они не успеют?» Не давал больше ему ничего сказать.
Пятеро мальчишек босиком бежали по мокрой, сырой земле в плотный туман, скрывающий за собой неизвестную опасность, а ветки деревьев с утренней росой на листьях, то и дело дарили мальчикам пощечины за то, что они потревожили безмятежность леса. Казалось, что прошло несколько часов в этих бегах. В лесу не пели птицы, словно предвещая беду, и кроме их тяжёлого, прерывистого дыхания, шлепания босых ног и веток об их лица– больше ничего не было.
Фроди, который в очередной раз упал, и когда в очередной раз все остановились, чтобы скорее его поднять, он так жалостливо и тоскливо, но с грустной улыбкой проговорил: «Слушайте, может, не будем ждать до завтра? Может, сегодня? А?» И смотрел на всех, но дольше всего на Рауда, который, в свою очередь, так и отводил взгляд. И без того в его груди поселилась непонятная тоска и тяжесть.
Дело в том, что Рауду завтра исполняется двадцать лет. Именно после того, как ему исполнится двадцать лет, Фроуд решил, что только тогда они бегут из того места, где они существуют. До того времени, все они продолжали дарить свои слезы за крышу над головой и пропитание.
Последние сотни метров Рауд бежал, полностью погруженный в свои мысли, и только изредка морщился от того, что в стопу впился очередной камушек или острая ветка. Когда они уже все впятером прошмыгнули в это злосчастное и серое здание, окутанное вечным невидимым туманом, мысли его были рассеяны тихим и протяжным стоном, похожим на завывание. И к этому одинокому вою постепенно вторили еще несколько голосов, которые уже теперь больше походили на рыдания.
Они обернулись на это многоголосье, остановившись перед открытой, но захлопнутой, дверью в свою клетку. Но не это было причиной их онемения. Металлический звон шагов заставил их сердца замереть. Медленные, размеренные шаги. Топ. Топ. Топ. Шаги того, кого они и боялись. Это он каждое раннее утро проверял всех заключённых в этой тюрьме. А шаги все приближались к коридору, где по-прежнему было пять статуй нарушителей режима.
Оден очнулся первый. Тогда он как рванул вперед, толкнув тяжёлую дверь, которая от толчка со всей дури грохнулась об стену с глухим звуком, который раздался эхом по коридорам. На секунду все словно замерло и время остановилось. Но недолго безмолвное напряжение висело в воздухе. Топ, топ, топ, топ! Надзиратель побежал. И только тогда, всех остальных, как током ударило. Все четверо, с мальчишечьим азартом, и в то же время, с животным страхом, ввалились вслед за Оденом. Десять маленьких перепуганных детей поднялись с жалкого подобия постели, и ничего не понимая, после сна, полного ужасов, вернулись в еще более ужасную реальность. Как за интересным представлением в театре те наблюдали эту картиную потирая сонные глаза. Дети всем телом вздрогнули и повернули головы, вновь услышав удар двери, которая уже в этот раз захлопнулась.
Пятеро мальчишек… нет, пятеро высоких парней бухнулись на свои привычные места, в самый дальний угол комнаты, больно ударившись об бетонный, холодный пол, и даже подобие постели в виде каких-то рваных простыней, ничуть не смягчило падения. В неестественных позах, совсем как мертвые, они затаились, только их тяжёлое дыхание и вздымающиеся груди могли их выдать. И то, медленно, но верно, дыхание становилось ровнее. Где-то рядом, совсем под их ухом, раздался протяжный, режущий слух, плачь. Дверь опять распахнулась, оставив след в стене, и чуть было не ударила того, кто как разъренный бык, пуская пар из ноздрей, стоял на её пути. Круглый надзиратель (тот самый бык), встал в проходе, как солдат, только с огромным пузом, и походящий скорее на раскрасневшуюся свинью, чья шея была настолько толста и коротка, что её трудно было вовсе назвать своим именем. Известка посыпалась на его голову с тремя сальными волосками, и, словно в поисках добычи, хищно облизнул тонкие губы; его круглая опухшая рожа медленно исказилась в каком-то омерзении, а короткую шею тот словно втянул в себя, как черепаха, добавив себе еще несколько подбородков. Наконец, комната была медлително осмотрена его тупым ленивым взором.
Очередной рабочий день. Все, без исключения, льют слезы на вес золота. Кто уже не так усердно плачет, как обычно, периодически подвергается определённым… воздействиям для более усердной работы. Потому и многочисленные шрамы на лице как Рауда(после ошибок молодости), так и остальных в комнате. Лишь у одного из всех в комнате, возможно даже на всей фабрике, Рауд имел отличительную метку в виде круглого шрама, диаметром в два с половиной сантиметра, около затылочной области. Может, он когда-нибудь и расскажет нам историю этой метки.
Неуловимая пятёрка научилась усердно лить слезы тогда, когда в комнате были наблюдающие. Но стоило тем отлучиться, как они вытирали чёрные струйки со своих щёк, и начинали перешептываться друг с другом. В тот момент, когда слышались громогласные шаги, они, как пташки, встрепенутся, и опять будут работать. Но и их незаметная позиция в углу, за головами остальных детей, позволяла им еще больше отлынивать от своих обязанностей.
И так было каждый божий день.
Но завтра, завтра всё изменится.
