XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Направо от широкой дороги, вдоль пролеска и через пару троп, ведущих то ли к человеческому жилью, то ли к животному, между невысоких, но крутых и поросших лохмами мхов и лишайников холмов, где чёрт ногу сломит, величественно и смирно лежала Чёрная Река. Люди никогда особенно ей не интересовались, не манила их её холодная вода, скудная рыбка, скупой на ракушки и камешки глиняный берег, да и невзрачна она была для художественного пера — слишком уж похожа на обыденную городскую лужу. Поросшая густой пеленой разных тин, она создавала впечатление угрюмое и подлое, но в то же время какое-то обиженное, даже расстроенное: она напоминала тихий омут, да только без чертей. Бесполезна и наскучна она была даже для обывателей раскинувшейся рядом деревни, что питалась мёдом со своих пасек на этом же самом лугу. В чёрной смоляной воде девушкам было противно стирать белоснежные воротнички, а мальчишки не находили удовольствия часами просиживать на бережку, где даже камешков не было, чтобы покидать, ради одной плотвички или пескарика. Единственным их развлечением, связанным с речкой, было сочинение пугающих сплетен и слухов, тревожащих сны малышей, о том, что там, за сухими ветвями камыша, вчера видели два острых рога и слышали гулкий топот копытц чёрта..
Померещилось же ребятам — ведь этой фигурой, выросшей в сумерках из-за высокой травы, был их сосед Рыболов, любящий по вечерам закинуть здесь удочку. Впрочем, он был не меньшим поводом для неосознанной робости и страха: никто во всей деревне даже не помнил, как долго он здесь живёт, не говоря уже о его возрасте — казалось, он был на свете всегда. Со званием старожила также спорил его внешний вид: достаточно высок и крепкосложен для старого человека, но сетка не слишком явных морщин и абсолютного платинового оттенка бородка и волосы намекали всё же на прожитое время, как годовые кольца деревьев. Рыболов не чуждался деревенского общества, был добр и чистосердечен со всеми, с кем удавалось поговорить, хотя это было и не часто. Он был человеком доброй привычки, не менявшейся уже много лет — почти каждый день он ходил на Чёрную Реку, прихватив с собой рыболовные снасти. Сколько же времени он провёл на её скучном берегу, сколько слов и взглядов обратил он в пучину вод, планомерно ожидая ответа…Словно Река могла его дать.
— Ну, а что на это скажешь, родимая? Вчера Пётр Афанасьевич таким медком поделился, какой я с роду не пробовал!..- с незаслуженным уважением называл всем знакомого «Петруху» полным именем, не обращая внимания на дёргающуюся леску удочки.
Казалось, время в этом месте, уподобаясь медлительности речной смолы, и само не торопилось, позволяя Рыболову тянуть счастливое ожидание за разговором с Рекой до первой и последней неудачливой рыбки, попавшейся на неладный крючок. Тогда мужчина срывался с места, подобно рыси, выхватывал удочку из капкана державших её ивовых веток и мог долго тащить пойманную бедняжку к себе на берег, упёрто выгибая спину, словно бы он тянул что-то неподъёмное с чёрного дна. Радость от этой игры пробуждала в нём такой живой интерес, который заставлял усомниться в сединах Рыболова — лукаво смеясь, он осторожно перекладывал окунька из ладони в ладонь, с детским восторгом изучая попавшегося, чтобы затем, проведя последний раз по колючему гребешку, отпустить того обратно в воду. Момент азарта был короток, но оставлял неизгладимое ничем впечатление большого события в душе мужчины, чьи тёмные глаза в такие минуты таили в себе самый яркий и чуткий огонёк юности. Поэтому, может, Рыболова нельзя было назвать почтенным стариком — потому что весь взгляд, всё тело, все жесты его были полны ещё только расцветающей жизни, какая бывает весной?
Однажды он пришёл на берег вовсе без снастей. И был понур и необычно молчалив. Не торопился поскорее закинуть удочку и начать разговор с Рекой, а сперва степенно подошёл к кромке воды, присев, умыл в чёрной воде руки, затем лицо..И вдруг увидел, что на его пальцах не было никакой черни — влага на них была, как слеза.
— Река..Почему на тебя никто, кроме меня, и не взглянет? Мне говорят, что зря я тут с тобой сижу, и рыбы-то здесь приличной нет…Но есть же в тебе всё! Даже больше — собеседница есть, не хуже всяких. — Рыболов вскочил, выразительно жестикулируя. — А все думают, раз вода чёрная, значит, омут и черти! Но она чистая, чистая!..- Он вновь присел на корточки и зачерпнул обеими ладонями воду — кристальная, словно ничего и не держит в руках. — Омут всё у них на уме, раз они его во всём видят, чего не хотят знать…- позволяя каплям стечь меж пальцев, Рыболов угрюмо смотрел за их вольным бегом — и вдруг замер, поражённый одной случайно замеченной деталью. Присмотрелся — нет, это не мираж. Капли одна за одной ныряли обратно в воду, но его отражение в ней не пошло рябью и даже не думало колыхнуться: чёрное пальто, слившееся с пучиной, едва было заметно, зато таким белым казалось его лицо, словно мягким светом подсвеченное…В чёрной смоли воды оно казалось писанным маслом святым ликом. Рыболов и не помнил, чтобы когда-нибудь замечал в себе подобные черты…
Он не верил своим глазам. Река верила им. Он присел со вздохом на землю — и она словно тоже вся вздохнула. Он протёр лоб рукой, прикрыв глаза, — Река повторила и это, покрывшись рябью.
Он заговорил первый.
— Кто же виноват в том, что только я нахожу в тебе свою душу, свою отраду? А омут, черти, все эти выдумки…Все мы, значит, черти. Только омут у каждого свой, понимаешь? — Ответом послужило легкое прикосновение воды к его ботинкам, словно кроткое согласие и просьба продолжить. Рыболов вздохнул облегчённо.
— Так ты, родимая, чёртом меня своим считаешь? — Он вновь вёл с ней кипучую, чем-то озорную беседу. Улыбаясь, говорил что-то важное, но важное лишь для него с Рекой — и этого было достаточно.
Рыболов просидел так до самого тёмного вечера, прежде чем вернулся к себе домой — такой же молодой, никакой не старик, а полный жизни мужчина. По рассказам мальчишек, которые видели его уходящим с реки, из-под полы этого чёрного пальто вился тонкий остроконечный чёртов хвост…Но мы не будем им верить.
