Город освещали только блекло горящие фонари. Смог стоял над домами, полностью закрывая медную луну. Люди, спешащие поскорей домой, задыхались от ядовитых испарений заводов. Осень. Понедельник.
Кажется, смог съел все источники света в доме номер 7 по Фанерной улице, кроме одного. На третьем этаже уже второй день не смолкали колонки, и не кончался алкоголь. Даже грядущие будни прогнали не всех участников вечеринки. Хозяин квартиры молча смотрел на пятно на полу. «Возможно это вино, может кровь, а может блевотина» — думалось ему. Звали его Герман, и он бы отдал все, чтобы празднование не кончалось никогда. Его голова кружилась от алкоголя и иных психоактивных веществ. Вряд ли кто-нибудь скажет, что двигало им, но Герман слез с подоконника и направился в туалет, сильно шатаясь, и спотыкаясь о полуголые спящие тела на полу. В туалете его встретила она, имя он не помнил, но знал это лицо, которому когда-то клялся в бесконечной любви. Но что поделаешь, любовь прошла, а она осталась, да и ему, в сущности, было все равно. Сухо поприветствовав, Герман задумался над целью своего визита. Не придумав ничего лучше, он сел в обнимку с девушкой, явно желающей очистить свой желудок.
⁃ Все в порядке? — С иронией спросил он свою извечную собутыльницу.
⁃ Более чем, — глухо отозвалась та.
⁃ Сколько ты выпила?
⁃ Достаточно, а чего собств.. — Не успела девушку докончить фразу, как ее вывернуло на плечо рядом сидящего.
Герман понял, что слишком устал, чтобы как-нибудь отреагировать, поэтому просто закрыл глаза, положив голову на унитаз. Под далекие звуки уже уснувшего пиршества, он последовал примеру и также забылся сном.
Обнаружив себя на холодной плитке в уборной, Герман понял, что отметили «черт знает что» они славно, однако, сменить положение с вертикального никак не удавалось из-за боли в голове и ноющего тела. Пересилив себя, он, облокотившись о многострадальчесикий унитаз, присел. Тишина. Рядом с ним не было никого, и только застывшая рвота на рубашке напоминала ему о вчерашнем дне.
Стоит начать по порядку. Германом звался юный представитель псевдо богемы провинциального города P. Не отдавая отчет своим действиям после 13, он отдалился от семьи, увлекся пагубным времяпрепровождением, и следующие 6 лет пронеслись для него, словно один день.
Щелк; тяжесть в легких; дым; воспоминания о той первой, что была с ним, когда все было иначе.
«К черту» — про себя сказал он и отогнал все воспоминания. Выйдя, наконец, из ванной комнаты, Герман решил, что война настала раньше, чем он мог подумать. Вся квартира выглядела так, будто это октагон, в котором неустанно дрались в течение всей ночи десятки хмельных бойцов. Единственное, что по-настоящему забавляло его последнее время — две огромные сколопендры в террариуме рядом с окном. Он периодически брал их на руки, а они, в свою очередь, щекотали его, чему он умилялся до невозможности. «Животные — до чего же неиспорченные существа, способные на любовь в таком поддельном и искусственном от начала и до конца мире» — бывает думал он. Скудно пообедав, Герман подумал еще об одном существе способным на любовь. Это была «та», воспоминания о которой, он тщетно отгонял. Единственный человек, кроме барыги, с которым он, во, что бы то не стало, продолжал бы общение.
Набрав нужные 11 цифр в телефоне, он выпросил у «нее» 20 минут встречи, чему был неописуемо рад. Через пять минут Герман уже уверено шагал в своей лучшей одежде, ( если так ее можно назвать ), по серой улице, под серым небом, вдыхая серый, серый дым. Придя заранее на место встречи, он был полностью готов к тому, что придется прождать не меньше получаса, однако, беда в лице молодой, живой девушки 20ти лет, с правильными чертами лица и черными, как уголь локонами, пришла четко ко времени.
⁃ Здравствуй, Герман. Я согласилась только для того, чтобы сказать одну важную вещь тебе. Ты — давно уже не ребенок, я наслышана о том, кем, а скорее чем ты стал, несмотря на то, в каком приятном свете ты пытаешься выставить себя. У меня своя жизнь, и я действительно не могу понять, чего ты добиваешься. Пожалуйста, давай решим, как закончится наша с тобой история. Я даю тебе последний шанс исправиться, я не равнодушна к тебе и, только поэтому говорю эти слова, Герман.
Учтиво прождав несколько минут, не дождавшись никакого ответа, девушка удалилась туда, откуда пришла, оставив Германа опять наедине с собой.
«Да, я не идеален, местами плох собой, но, что пошло не так? Я был уверен, что и «ее» и меня все устраивает. Раньше наши встречи были натянуты, но мы любили друг друга, да и в этом не было сомнений, как мне казалось..» — размышлял герой по пути домой.
⁃ Сука, и что «она» имеет в виду.. Я живу так, сколько себя помню, я смирился и был уверен, что «она» тоже. — Вопрошал он к безмолвным по природе сколопендрам.
Позже, ему позвонила его девушка, но ответить ей мог только ниоткуда взявшийся червь, ползущий по экрану телефона. Герман уснул, и не потому, что хотел, а для того, чтобы хотя бы ненадолго забыть, какого это — думать.
Туман залил проспекты и бульвары, скверы и улицы злосчастного города P. Осень. Вторник.
День для Германа начался не совсем привычно. Вместо того чтобы с самого пробуждения придаться извечной меланхоличной лености, он твердо решил, что прислушается к «ней» и изменит собственную жизнь.
Всегда квартира Германа была пропитана жуткой, могильной сыростью, а из-за высокой влажности болели кости, где-то росли грибы, паразитировала плесень, и то и дело появлялись черви. С этого он и решил начать. Наглухо закрыв все окна, он взял фен и стал бессмысленно бегать с ним по квартире, пока тот не перегрелся. Осознав глупость этой попытки, Герман решил избавиться от возможных причин неестественно высокой влажности. За час он выскреб всю плесень, которую только нашел, нашел и выбросил пять дождевых червей, залил спиртом несколько муравьев и других насекомых. Решив, что со временем влажность сама спадет, он принялся дальше менять свою жизнь к лучшему.
Сначала попытался почитать небольшое количество книг, которое у него осталось, но процесс явно не пошел, после чего решил, что следует заняться спортом, однако выйдя на улицу с целью побегать, устал, не дойдя до места, откуда хотел начать пробежку. Таким образом, ему удалось убить время, занимаясь псевдо-полезными делами, но к четырем часам после полудня ненавязчивое поначалу желание залиться спиртным взяло верх. Позвав узкий круг лиц, Герман решил культурно опрокинуть по бутылочке, но к вечеру узкий круг перестал быть таковым, а бутылки превратилась не в две и даже не в три.
Единственное благое дело, которое, как он считал, ему удалось сделать — это избавиться от влажности в квартире, ведь он запретил кому-либо даже притрагиваться к окну.
Сидя напротив своей порядком выпившей девушки, Герман осознал куда, скатилась его жизнь, и о чем говорила ему «она».
⁃ К черту. — Решительно произнес он.
⁃ Мм? — Только и ответила ему возлюбленная, давно переставшая быть таковой.
Герман вышел на улицу. Он думал о том, что сначала не смог вытерпеть другую жизнь, а теперь не смог вытерпеть и свою. «Что со мной происходит? Я прекрасно жил таким образом, не думая ни о чем, а теперь разрушаю себя такой нелепой вещью, как самокопание.» Он хотел спросить луну, хотел спросить звезды, но туман, разлившийся молочной влагой по городу, не позволил Герману этого сделать. Наплевав на все, он отправился обратно в квартиру 122 дома номер 7 по Фанерной улице с целью нажраться и самозабвенно кричать и прыгать до самого утра. Но вернувшись, несмотря на то, что выпито было гораздо больше обычного, Герман не смог выдавить из себя ничего, кроме рвоты, а от былого легкомыслия не осталось и следа.
Над городом P всю ночь собирались темные грозовые тучи, а синоптики обещали ливень, который сможет посоревноваться с Всемирным Потопом. Осень. Среда.
Герман проснулся с единственной болью, ему было невыносимо тяжело чувствовать себя собой, он грыз и грыз себя изнутри. Совесть, которую он оставил еще будучи подростком, решила напомнить о себе. Герману было противно смотреть на себя в зеркало, смотреть на квартиру, смотреть в лицо его девушки, которая почему-то осталась на ночь. Он заблудился, не мог понять, что ему дальше делать.
«Вернуться ли к попыткам изменить себя или пойти по пути еще большего саморазрушения» — Так бы он поставил перед собой вопрос, если бы собрался с мыслями, что в его состоянии агонии и гнева не представлялось возможным.
Он ходил кругами, рвал волосы на голове, переворачивал все, что попадалось ему на глаза, кричал и бил ногами мебель.
Стоит отметить, что и до этого квартира 122 не имела идеальный вид от слова совсем. Стены были измалеваны сотнями граффити, от обоев давно уже не осталось ничего, пыль не вытирал никто с момента приобретения этой квартиры родителями Германа, а запущенная и почерневшая от грязи ванная комната являлась венцом этого притона для душевнобольных и зависимых, именуемого квартирой.
Сейчас же уцелел только террариум, который Герман каждый раз бережно обходил стороной. Но неожиданно в дверном проеме появилась его девушка, о которой он совсем позабыл, и, которая крайне предусмотрительно решила спрятаться в туалете.
⁃ Ну, Герь, ну чего ты так? — Максимально неестественно-заботливо сказала она.
⁃ Уходи. — Сдерживая то ли слезы, то ли крик, скрепя зубами, выдавил Герман.
⁃ Герь, позволь помочь, я же люблю тебя.
⁃ Я не люблю тебя, а теперь уходи.
⁃ Я знаю, расскажи, что случилось? — С той же приторной наигранностью спросила она.
За следующую минуту произошло следующее: во-первых, Герман ударил ее, затем та заплакала и убежала, а во-вторых заплакал Герман, окончательно возненавидел себя, и твердо решил, что положит всему конец.
Скитаясь по пустым улицам, устав ждать ливень, он решил подняться на общий балкон ближайшего многоэтажного здания. Он со всей злобой, сидящей в нем, выбил дверь, поднялся на последний этаж, и стал считать. Когда Герман дошел до семи, то вдруг понял, что банально не способен сделать шаг, его трусость не пускает навстречу свободе и забвению. Тогда он решил свести счеты с жизнью до боли знакомым ему способом.
Звонок. Место. Деньги. Сверток.
Щелк; едкий дым; моросит. Герман дома. Это был восьмой раз за полторы недели, когда он обращался по этому номеру. Гере было безразлично, он знал, что этот раз будет последний. Потушив сигарету о случайного червяка, выползшего из-под раковины, он принял, как ему казалось, летальную дозу.
Ранним утром по стеклам автомобилей, крышам многоэтажек, кронам деревьев, и по зонтам редких прохожих барабанили тяжелые серые капли. Гроза то и дело вспарывала небо, а гром грохотал, подобно сотням фейерверков. Осень. Четверг.
Комнату покрывал ковер из полупустых блистеров, бутылок и зиплоков. Сегодня Герман провел еще одну незабываемую ночь в собственной компании. Герман молился про себя, разговаривая по телефону с диллером.
⁃ Да я говорю тебе! Прекращай нотации мне читать, взяло как надо. Всю ночь колотило, трясло, и не много, а ровно столько, сколько нужно.
⁃ Гер, перебор, через меня больше не берешь. — Раздалось на той стороне провода.
.
.
.
⁃ Катись к черту. — Только и смог он крикнуть в уже молчащую трубку.
Тиканье часов съедало его изнутри. В голове мысли играли в догонялки, отзываясь эхом уже минувшего ночного прихода.
«Нет, где угодно, только не тут» — отчетливо проскользнуло на долю секунды у Германа в голове.
Осенью парк играет новыми красками. Яркие листья, наслаиваясь друг на друга, в совокупности с непрекращающимся с утра дождем, дают панораму, при виде которой только вешаться. Сидя на лавочке в своих потрепанных за годы ботинках, Геря отсчитывал секунды до назначенного время. Полуденное солнце, размыто просвечиваясь сквозь тяжелые туч, не излучая, будто ни капли тепла, смеялось в лицо неудавшемуся романтику. Он любил, и мало того, любит до тошноты и дрожи в коленях, но сейчас сидит в одиночестве, несмотря на то, что уже в поле зрения появилась та, которую Герман вроде как должен ждать.
«Нет, кто угодно, только не она» — мелькнуло у него в голове.
И вот он уже бежит, не оглядываясь, игнорируя всякий здравый смысл. В сознании пусто, от того, что оно полнится мыслями, и выбрать хотя бы одну из них, не представляется возможным. Резко все оборвалось. Он провалился, как и куда Герман не понял, понял лишь одно — бежать дальше некуда. Сколько он бежал? 10, 30 минут? Ему самому неизвестно, тем более что парк в этом направлении простилается еще на добрых 9 километров. Он огляделся и первое, что он увидел, был червь; дождевой жирный червь, выползающий из земли. Сознание потихоньку вносило ясность, доминируя над прежней агонией.
«Я в яме, в яме в..» — Начал говорить он, а после безудержно рассмеялся.
Это не была истерика, он четко понимал положение дел: яма примерно 4 метра в высоту, 3 в ширину, под ногами каша из промокшей земли, мусора, дерьма и иных отходов, смрад такой, что невольно передергивает, но Герман продолжал хохотать, невольно плача от запаха. И действительно, иронично, пытаясь убежать от метафорической ямы полной грязи, олицетворяющей не только его комнату, но и всю его жизнь, он попал в самую настоящую, не просто яму, а с лужей по щиколотку, в которой равномерно распределены пластмассовые бутылки, и другой мусор. Кто бы на его месте не рассмеялся?
Прошло немало времени, прежде чем он удосужился поискать телефон. Но, обнаружив потерю, стало еще смешнее. Телефон был в полностью нерабочем состоянии, из-за того, что в него попало слишком много воды. Герман прикинул, что прошло около часа с того момента, как он убежал от своей девушки.
«Чудно, значит сейчас около трех».
Он попытался самостоятельно выкарабкаться, но нескончаемый, уже сотню раз надоевший дождь, и сырая земля, не позволяли сделать этого. Потом он принялся истошно кричать: сначала это был крик о помощи, сменившийся молитвами, проклятиями и матом. Когда голос окончательно был сорван, Герман начал шепотом считать вслух, напевать песни из детства, декларировать неуместные стихи то ли про политику, то ли про ананасовую воду. Когда репертуар пятый раз подошел к концу, он заплакал — и не потому, что ему было грустно, а потому, что было нечего делать, и надо было хоть чем-то себя развлечь.
«Неужели я умру именно так? — резко подумалось Гере, — хотя, если прикинуть, вполне заслужено… Да, как жизнь я прожил в яме, так и сдохну в ней. Одно хорошо — моему мертвому телу не будет в новинку сырая земля».
Он медленно погрузился в леденящую, грязную жижу, ведь стоять больше не было сил. Дождь, казалось, с каждой минутой только усиливался, и герою оставалось только погрузиться в собственные мысли.
⁃ … Когда я свернул не туда? И что это «туда» для меня значит? Все же в принципе хорошо. Или нет? Я запутался…
⁃ … А может ну его?…
⁃ … Кого его то, в конце концов?…
⁃ … Орешков бы сейчас…
В голове, как и всегда, творился неприличный хаос. В конце концов, он впал в промежуточное состояние между сном и бодрствованием, когда мысли переплетаются в единую сложную, пеструю сюжетную линию, именуемую сном. Герман бы точно заснул, мириться с непереносимыми, на первый взгляд, условиями жизни ему не привыкать, да только резко его окликнули два человека в форме рабочих. С большим трудом, совместными усилиями, им удалось вызволить Германа из ямы.
Вернулся Герман домой в три до полудня, ( как он позже узнал, благодаря часам на микроволновке ) — весь грязный, мокрый, продрогший и усталый.
«Вроде пытался убежать, а вернулся туда же, так еще и с ног до головы, вымазанный в дерьме». — Только и успел подумать он, прежде чем забыться, глубоким, монолитным сном, прямо на полу: среди мусора, объедков и одежды, где ему, собственно, и место
Ветер беспокоил одиночно стоящие деревья своими редкими, но методичными и сильными порывами, срывал шляпы с прохожих, гудел в арках старых домов. Осень. Пятница.
Сильный жар не позволил Герману встать с островка без мусора на импровизированном ковре. Едкий запах пронизывал каждый кубосантиметр непроветриваемой комнаты. Ночь прошла спокойно только для иных обитателей квартиры, помимо Германа — тараканов, вшей и сколопендр в террариуме на подоконнике. Гере же всю ночь снились абстрактные кошмары, из-за общей усталости и температуры. Несмотря на это, он ни разу не пошевелился до самого пробуждения. «Я огромная, жирная рыба в луже влажных, запекшихся фантиков из-под шоколадных конфет». — В полубреду сорванным голосом произнес он.
Пролежав около часа, изнемогая от ангины и сильной жажды, Герман, наконец, нашел в себе силы перебраться на кровать, параллельно подняв тухлую воду в пластмассовой бутылке, которой точно было не меньше месяца.
Утолив, наконец, жажду, уснул, на этот раз, беспокойным сном. Ему снился отец и могильные иглы, которые медленно пронзали Герману живот, движимые невидимой силой. Отец смотрел на него застывшими, ореховыми глазами, в которых читалась боль и сострадание, мольба и извинения. Он ничего не делал, но Герману казалось, что тот делает слишком много, делает лишнее и от этого иглы вонзались все глубже, а жжение в животе становилось ярче и невыносимей. Из узких ран диаметром не больше миллиметра выползали черви, и текло прокисшее молоко вместо крови, а живот постепенно приобретал бледно-зеленоватый оттенок водорослей. Когда боль стала невыносимой, Герман предпринял попытку достать хотя бы одну иглу, которая впилась еще не так глубоко. Приложив усилия, он начал тянуть; резко из раны
стали выползать черви побольше, а молоко брызнуло так, будто это не рана на теле, а шприц, на который надавили со всей силы. У Германа помутнело в глазах, и последнее, что он увидел, прежде чем проснуться, это покрасневшие от слез, полные скорби, глаза папы, что так и не пришел ему на помощь. Его разбудили раскаты грома за окном, снова полил дождь, а ветер, бушевавший с самого утра, начал хлестать с новой силой. Изнемогающему от тяжелой болезни было безразлично, сколько сейчас времени, ищет ли его кто, и другие заботы, его организм боролся с недугом с такой же силой, с которой ненастье переворачивало город вверх дном. Неутихающая боль и одиночество — вот и все, что осталось с ним до конца. Герману оставалось только скорбить, скорбить о прошлом, настоящем и грядущем: как разбились его детские надежды и мечты о суровую реальность, как он погряз в бессмысленности, и как каждый день, несмотря на видимые различия, неотвратимо повторял предыдущий. Он лежал в луже то ли пота, то ли мочи, ненужный и кромешно — безыдейный. Прошло бесконечно много времени, прежде чем Герман вышел из состояния меланхоличного полусна, полубодроствования. Очнувшись, будто в собственных костях — до того его тело прохудилось без пищи, он стал думать над дальнейшими действиями; в сущности собственная судьба нисколько его не заботила, он был готов умереть, да только нескончаемо перематывать свою жизнь в голове стало столь невыносимо, что он был рад занять голову хотя бы чем-то посторонним.
Кухня была похожа на богом забытое пристанище для бездомных, в котором брошенная костлявая шавка, в лице Германа, шарилась по углам, в поиске чего-то, сколько-нибудь похожего на еду. Он не мог встать на ноги из-за изнеможения, медленно и неуверенно, перебирая конечностями, Герман рылся в пакетах, ковырялся в коробках, переворачивал ящики, но все было тщетно — за долгие полчаса его жизни, человеческому подобию удалось найти каменный кусок хлеба, червивую и пыльную котлету, и молоко, ставшее прокисшим йогуртом, из-за длительного заточения в дальнем углу ящика, предназначенного под посуду. Он проклинал собственную непредусмотрительность, и обещал, что только в нем появятся силы встать на ноги, не пройдет и дня, как кухня, хотя, что там кухня, вся квартира обретет вид, только купленной.
Прошло около четырех часов после заката, съев все, что можно было счесть съедобным, Герман стал ощущать постепенно накрывавший его холод. Каждый сантиметр его кожи покрывался мурашками, а в желудке, словно котят утопили, рвотные позывы не прекращались до самого утра. Зарывшись под три дырявых одеяла, он чувствовал, что такова на вкус смерть — кислая и мерзкая. Холод, одиночество, и боль — вот как он встретил очередную ночь.
На улицы города ранним утром опрокинулся град, принесенный ветром с севера. Ледяные шарики бились о стекла панорамных окон, дырявили высохшие листья деревьев, и не щадили ни одного заблудившегося прохожего. Осень. Суббота. Человек, потерявший будущее, неизменно теряет и прошлое. Оно ускользает сквозь пальцы в силу собственной ненадобности. Прошлое имеет смысл исключительно в отношении грядущего, ведь живя только настоящим, остальное попросту теряет свое исходное значение. Но, что остается человеку, потерявшему и настоящее в том числе?
Герман проснулся в уже привычной луже, и промокших одеялах. Почувствовав наконец-то минимальный прилив сил, он решился восстановить сим-карту и связаться хоть с кем-нибудь. Найти приличную одежду оказалось невозможным, и пришлось отправиться в ближайший торговых центр в грязных трико и пальто времен молодости его отца.
Пройдя по знакомым улочкам незнакомого города до входа в ТЦ, Герман столкнулся с первой проблемой — охранник принял его за бездомного и наотрез отказывался пускать. Тогда, использовав еще не пропитый ораторский талант, Герману удалось убедить второго в собственном здравомыслии, конечно, не без усилий. Салон связи опустел в течение нескольких минут, как только Герман зашел в него. После болезни проблема внешнего вида стала не просто вторична, она не занимала в его голове места вообще. Настолько мощный катарсис был в новинку даже ему. Восстановить номер удалось на удивление быстро, видимо продавцы тоже не имели желания как-то контактировать с человеком, от которого пахло протухшей едой и сыростью. Купив самый дешевый телефон, Герман пошел домой. Вернувшись, осталось только включить устройство, да только смысл этой затеи был потерян окончательно. «А кто мне позвонит? И кому звонить мне?» — подумал он. Герман лег на еще мокрый матрац, закрыл глаза, и решил, что больше никогда их не откроет. Проспав несколько минут, он все же нарушил данное себе обещание, вспомнив, что осталось единственное незаконченное дело. Он подошел к подоконнику, включил свет, и не смог поверить своим глазам. Две сколопендры, еще вчера назойливо шумевшие на всю комнату, лежали друг на друге, не подавая никаких признаков жизни. Щелк; зажглась сигарета; дым заполнил пространство комнаты; докурив, Герман бросил бычок в террариум, но наивно было думать, что хоть что-то сможет оживить этих существ, и он, лучше всех знал непреклонное лицо смерти.
Щелк; дым рвал ветер, а в лицо били крохотные ледяные шарики; вечер пролился на улицы города. Герман аккуратно постучал в дверь. Прошло ровно 3 минуты, на пороге стояла она.
⁃ Зачем ты пришел? — холодным звоном ударились слова об его ушные перепонки.
⁃ Позволь мне войти.
⁃ Зачем?
⁃ Нам нужно поговорить.
⁃ Ты выглядишь, будто ночевал на помойке три ночи подряд. О чем мне с тобой говорить?
⁃ Я любил и люблю тебя.
Пощечина скользнула по лицу Германа.
⁃ Это был последний раз, когда я открыла тебе дверь. Мне стыдно за то, во что ты превратился.
«Она все знает» — сокрушаясь, подумал Герман.
Дверь хлопнула; щелк; фильтр намок, несмотря на то, что герой еще не вышел на улицу; это был последний раз, когда он заплакал.
Вернувшись домой, Герман залился спиртным, купленным на последние деньги. Он лежал на кровати, разливал алкоголь и плакал, сам не замечая, как превратился в грязного дождевого червя.
Погода стояла ясная. Последнее яркое солнце перед бесконечной зимой освещало и радовало всех жителей города, кроме одного. Осень. Воскресенье.
Утром воскресенья Герман сошел с ума.
