Я никогда не любил кофе за горечь и ощущение грязной реальности при первом же глотке. Им нельзя успокоить нервы и заткнуть бессонницу. Кофе не пьют, когда создают атмосферу уюта. Оно отрезвляет и вынуждает слишком много думать.
А чай всегда обнимет и укроет от бренности бытия.
Когда старуха Людка с вонючей челюстью взяла меня к себе в ученики, она при жизни завещала мне свой «роскошный» чайник. Я сперва обрадовался, думая, какие суммы смогу выручить за него в ломбарде. А потом увидел чайник вживую. Редкое старьё, но не в смысле антиквариата, а со значением «явно пора на тот свет». Да и в принципе чайничком он и не был. Местами кривоватый медный сбитенник, постоянно нагревающийся так сильно, словно не воду с травами в себе греет, а грешников заживо в суп. Ещё и с тёмными пятнами, от которых невозможно избавиться.
Помимо сильного нагрева в чайнике – старуха Людка била меня мокрой тряпкой по шее каждый раз, когда я звал его самоваром или сбитенником – были и другие странности. Иногда, если я забывал его помыть, он неизвестным образом падал с середины огромного стола на пол с таким грохотом, что я сам со страху подпрыгивал. Про странные тихие шептания, витающие вокруг него по ночам, и говорить не хочется.
Когда до местных сёл и городов дошёл слушок, что старуха померла, мне пришлось на деле осваивать все секреты своего наследства. Сперва репетировал на сельских тётках – им многого не надо, лишь бы сын алкашом не заделался да дочь в подоле не принесла. Плату с таких я до сих пор беру еженедельными поставками продовольствия или ещё какого добра. Денег у сельчан, если и прихватываю, то в суммах чисто для покрытия дорожных расходов. Для исполнения их мечт хватит прогулки по городскому кладбищу. Там всегда просто найти непьющих мужиков да скромных девок. Правда, первые – неудачники, а вторые померли в одиночестве.
С тех, кто побогаче, меня ещё старуха Людка научила деньги драть бессовестно.
Вон вчера приезжала ко мне одна такая. Вся из себя фифа-интеллигентка в шубе и с сумкой элитной. Еле-еле своё пузо протащила через мою узенькую дверь и своего поросёнка завела. Я обычно детей не обзываю, им и так нелегко жить с мамашами, верящими в колдовство, но здесь уже трудно было сдержаться. Мелкий, но до неприличия круглый детёныш, девятый год идёт, а единственным чётко проговариваемым словом только и слышится «хочу». Ещё и грязи мне в дом нанёс.
– В общем, колдун. Дело у меня к тебе простое, так что слушай внимательно, дважды я не повторяю, – деловито заявила мадама с порога, видать позабыв, что первым делом здороваться надо.
Голос у неё противный такой, прокуренный на сто раз. Никогда курящих не любил. Таким вечно кофе подавай, а от чая они отмахиваются.
– Вы, дамочка, сперва «здравствуйте» скажите да дверь за собой закройте. Осень на дворе холодная нынче, и без вас устал дрова топить.
– А ты мне условия не ставь, щегол! Мне разок звякнуть, и ребята моего мужа тут же тебе тут всё перевернут! – взвизгнула фифа. Тут же стало понятно, от кого зверёнышу передалась свинская натура.
Я перебил её вопли громким сюрпаньем чаем. Чёрный с листочками мяты. Муженьком меня пытается запугать каждая вторая, к этому привыкнуть легко. А вот чай может испортиться, если его долго не пить.
– Дверь закройте, верхнюю одежду на вешалку кидайте. Тогда и перейдём к делу.
Моё спокойствие мамашке не приглянулось, но, видать, головушка работает через раз, вот и спорить не стала. Сняла свою трёхтонную шубу, ребёнка раздела. Правда, дверь до последнего не закрывала.
– В общем. Мне тут подруга рассказала, что ты из любого ребёнка гения сделать можешь, – начала она, усаживаясь напротив меня за стол. Разрешения спрашивать не стала, но я уже привык к такому. Главное не забыть после неё стул со столом протереть, а то ещё навезут заразу с города. – Мой сыночка, конечно, мальчик смышлёный, в разы умнее своих сверстников…
Я с недоверием глянул на её чадо, что то и дело пытался лизнуть каждый уголок моего дома.
– Потенциал явно есть.
– Конечно есть! Но хотелось бы побольше. Понимаешь ли, малец. Ситуация вышла у нас немного неудобная. У мужа бывшая жена не человек, а редкая гадина. Мы с ней от него в один год родили, но её он бросил и ушёл ко мне. Так вот ничего про неё слышно не было, кроме как по алиментам, а тут – на тебе! Заявилась недавно к нам и давай права качать, мол, «Ты уже стар, а значит пора о наследстве подумать. Моей дочке не меньше половины надо!». Нет, ну ты представляешь?! – возмущение фифы росло с каждым словом.
– Какой ужас, – главным ответом послужил протяжный сюрп.
– Вот-вот. И муженёк мой, козёл, заявил, что наибольшую часть наследства оставит тому ребёнку, который покажется ему достойнее! – физиономия клиентки стала краснее помидора.
На этом моменте вся ситуация мгновенно прояснилась.
– Дайте угадаю. Вы узнали от подружек, что моими талантами их сопляки мгновенно поумнели, и теперь хотите также.
– Частично, – кивнула она, став в разы спокойнее. Люди всегда успокаиваются, когда их понимают с полуслова. – Нужно будет не только моего сыночку сделать поумнее, но и дрянь той девки отупить!
Я так сильно поперхнулся чаем, что бегающий по дому мальчонка шумно ойкнул от страха и сиганул к своей мамаше.
Чайничек помогал мне сделать детей способными ко всему – от филологии до ядерной физики. Но вот отуплять ещё не приходилось. Кому нужен чересчур тупой ребёнок? Разве что чересчур тупым родителям. Но у таких, как правило, денег для моих услуг не было.
– Это будет очень дорого. И самую малость… весьма аморально, – прикидывал я, наливая себе ещё кружечку чаю. Не люблю сидеть с пустой кружкой, из-за этого приходится всё время разговаривать с собеседником.
– Деньги проблемой не будут. Если всё по уму сделаешь, то хорошенько тебя отблагодарю, колдун, – довольно протянула любительница вонючих сигарет, отчего прокуренный запах ударил в нос сильнее.
Я перебил его чаем.
– Работать за «если» не буду. Здесь и сейчас определимся по желаемому эффекту, оплата в течении недели, через месяц всё и случится. И колдуном попрошу меня не звать. Люди это слово слишком извратили. Аж стыдно на такое откликаться. Просто Мокошьским зовите, так все делают.
У фифы лицо недовольное, но понимающее.
– У меня муж автосалоны держит, и, ну, понимаешь, в долг иногда даёт самым разным людям, а те ему по доброте душевной с процентами возвращают. Я с подружками поговорила, и мы пришли к выводу, что сыночка должен в математике преуспевать.
– Чтобы проценты считать? – сказал слишком резко, чуть-чуть подавился.
– Вот-вот! Я пыталась сама научить, но пока счёт туго идёт, он у меня всё же творческая натура.
Я промолчал, закончил одним глотком вторую кружку чая и тут же налил третью.
– Насколько умным должен стать малой? Вы ж на уровень какого-нибудь Пифагора не метите? А то с этим всегда немного трудновато. И чересчур дороговато.
– Ой, нет, настолько умным не надо. Я ж тогда совсем замучаюсь его воспитывать, – замахала своими руками с пальцами-сосисками неприятная гостья. – Вот чтоб ЕГЭ потом физматское на двести баллов сдал легко. А дочь той девки надо отупить до…ну не знаю. Мокошьский, у тебя ж лицо умное, думай.
Я почесал затылок.
– Могу отупить до того, что сейчас она ничего сложнее умножения на три быстрее чем за час решать не сможет. Сильнее результат обещать не буду. Не по моей натуре, да и у вас таких денег не найдётся.
Она призадумалась. По глазам видно, что прикидывала чего-то.
– Говори цену, Мокошьский, – изрекла богатейка спустя пару минут.
Так и договорились. Дело то у меня было не первое и далеко не последнее.
***
Путь занял весь день. Когда твой дом находится в Горной Шории, езда до Томска сама по себе отбирает несколько часов в автобусе. Ещё надо до отеля добраться, где ночь пройдёт, потом оттуда до кладбища, и всё на перекладных. На такси было б удобнее, но с ходом лет я всё больше чувствовал, что скорее сойду с ума от одиночества и скуки, чем доживу до ста и найду себе замену.
– Мда, славно было бы, – я тяжко вздохнул, подумав об этом.
То ли выгорание настигло меня раньше положенного, то ли кладбищенский смрад повлиял, но мысли о будущем освобождении в голове копошились нахальнее мух над коровьей кучей. Избрать себе ученика, связать ваши судьбы и уйти на покой, свалив на него бремя сверхъестественного долголетия в одиночестве, – штука дико соблазнительная. Да только покойница Людка ни раз жаловалась мне, что чайничек ни за что не приемлет нового владельца, если предыдущий меньше века прожил. Откуда у старой посудины такое завышенное самомнение, я сперва стеснялся спросить, а потом не успел.
Всякий раз, бывая на кладбищах, я то и дело выглядываю местную молодёжь с такой настойчивостью, будто сотка мне стукнет уже на следующей неделе, и пора бы поторопиться. Готов, эмо и прочих субкультурщиков сейчас сыскать нереально.
Не скажу, что скучаю по годам их популярности. Вся эта дурь стихла в начале десятых годов, я тогда в старшие классы должен был перейти, но вместо учёбы думал о ночных гулянках с подобными компашками. А сейчас ко мне временами приходят заплаканные матери с просьбами изменить их детей, фанатеющих по азиатским творениям. Вечно отказываю им, даже не отрываясь от чая. Во-первых: не могу. Детворе этой уже во взрослую жизнь через пару лет шагать, в Судьбу их опасно лезть. Во-вторых: не особо-то и хочется. Пусть молодёжь ночами не спит от нарисованных японцев, нежели жизнь свою перекручивает.
– По чью душу на этот раз пришёл, Мокошьский, да ещё и в столь поздний час? – хохотнул старый сторож Вениамин Палыч, завидев меня. Уже по знанию он ждал в нескольких метрах от своего поста, возле мало кому известной лазейки в заборе. Специально, чтобы под камеры не попасть.
– Математик нужен. Чтоб мамка могла дипломы за ВСОШ на стенку вешать. И дурак, чтоб как не глянешь на него, глаза сами по себе закатывались.
– О, это те повезло, парниш. Дурачков на каждом углу найду. А недавно как раз парочка студентов-физмата из ТГУ прямо перед защитой диплома под колёса пьяному угодили. Или кого поживучей надо? – Палыч протянул мне бутылку газировки.
Всякий раз он так делает, будто я не догадываюсь, почему лимонад такой прозрачный и пахнет спиртом. На отказной кивок старый сторож пожимает плечами и делает крупный глоток, жмурясь и издавая все звуки, обязательные после глотка водки.
– Я сперва думал поискать того, кто хотя бы до пятидесяти дожил. Но мамаша оказалась очередной половинщицей, так что пойдут и студенты. По дураку без разницы, но не чтоб критично.
Вениамин Палыч со знанием дела кивает. «Половинщицами» я звал тех мамок, что всячески кичились статусом и богатыми муженьками, а когда дело касалось оплаты, таинственным образом «точно-точно помнили», что на сумму мы договаривались раза в два меньше. Палыч за десять с лишним лет наслушался от меня ворчаний на таких.
– Пойдём тогда, Мокошьский. Ток давай, сперва обниму тебя, а то чего ж как не родной, – и смял меня в охапку. Карман у него нараспашку.
Палыч всё понимает и кота за хвост не тянет. И я не промах – сунул ему в карман конверт с его долей за содействие. Объятья сторожа тут же стали крепче, а широкая улыбка уже не сходила с лица.
Идти между могил занятие не самое позитивное, а для таких, как я, очень даже тяжкое. Духом дохлым со всех сторон несёт и тянет, тащит прямо к земле. Простое живьё такого не ощущает, разве что тревожно тем, кому Судьба малый срок на жизнь выделила. Палычу вон, хоть бы хны. А мне тяжело, земля к себе требует. Долголетие без возможности умереть, пока не передашь ученику главные знания, звучит как потрясающий повод для гордости. Пока не узнаешь, что жива у тебя только половина души, и всякий свежий дух хочет её место занять, силы отбирает. Благо, я чаю перед походом напился. Да не простым, а с Людкиным духом. Нечистые после смерти за жизнью не гонятся, простых могут разве что потравить, если те им не по нраву. Зато к таким же, как они, относятся с пониманием, подсказывать могут, или, если учителями были, ученикам своим дух укреплять. Вот и мне старуха с вонючей челюстью сил придала, чтоб мертвецы в душу не лезли.
– Жизнь-то как у тебя, Мокошьский? – начал Вениамин Палыч, пока мы до нужных могил шли.
– Мне ещё лет девяносто по этой земле ходить, а ты думаешь, что я за дни цепляться буду?
Палыч хохотнул, потирая свою козлиную бородку.
– А чего нет? Я, когда с Мокошьской-покойницей работал, – царство ей подземное – то и дело её ворчания слушал. То на должников, то на всякую тупую молодёжь, которую она по доброте душевной переночевать пускает, а взамен получает разбитые сосуды с землицей, – с нескрываемой, но доброй насмешкой произнёс Вениамин, помотал головой по сторонам и освежил глотку из фляги.
Я ответить сперва хотел, чуток грубовато, да молча вдохнул. Ловко козлобородый меня подловил, ничего не скажешь.
– Видишь, как Судьба тебя любит, раз позволила такие вещи знать и видеть. Если люди не врут, и спирт правда жизнь продлевает, то, глядишь, застанешь времена, когда уже я буду на непутёвый молодняк выть.
Сторож улыбается, даже кривые зубы оголяет. Палычу в начале года шестьдесят три стукнуло, лет пятнадцать с Людкой работал, сейчас со мной. Старуху Вениамин пережил, но она-то ушла на покой в сто двадцать семь и до него пережила с десяток сторожей. Чую, пора бы потихоньку сдружаться с местным молодняком. А то жаль будет после ухода Палыча потерять доступ к здешним душам, много хороших здесь.
– Вот мы с тобой и пришли. Семьи студентиков дружили не первое поколение, вот и хоронят их по соседству, – Палыч указал на пару родственных захоронений перед нами.
У обоих калитки были явно недавно поменянные, плитка лежала хорошая, даже столы стояли не мелкие деревянные, а добротные маленькие беседочки. Да и сами местечки родных душ площадь приличную занимали.
– Денег у семей хоть высмаркивайся, учились в уважаемом вузе, явно не дураки… А по сомнительным делишкам что известно?
– Да чистые вроде. У меня ж друзья-родня во многих хороших агентствах похоронных работают, им на эмоциях родственники покойничков всё сливают, а те мне. Так что тут ручаюсь – парни хорошие были, золотые медалисты, по сектам не шлялись и кровь себе выпивкой и веществами не портили. Христиане, кстати. В церковь ходили.
– Чего по личной жизни?
– Один, по словам родни, за девками не бегал, весь в учёбе был. У второго невеста была, такая же умница-медалистка из приличной семьи, на похоронах рыдала безудержно, видать любили друг друга сильно. В любом случае, выбор за тобой, Мокошьский. У тебя всегда решения хорошие.
Опять подколол. За годы я рассказал Палычу многое.
Как в подростковом бунте сбежал из дома с мутной компанией, в итоге бросившей меня на другом конце области и стащившей всё, кроме паспорта. Про то, что решил не к местным идти, а через лес до Таштагола топать наугад. Дурак был. Заблудился и уже готовился к неминуемому, пока меня Людка не нашла. А я ей в первую же ночь случайно поразбивал сосуды с землёй для заказов. Тогда мне искренне верилось, что всё, сожрёт ведьма. Пока старуха злая порядок наводила, решил ситуацию внимательностью спасать. Глянул на календарь, а там двадцать восьмое и двадцать девятое сентября обведены. Родители у меня историки, всякими фактами пичкали по самое горло. Вот и вспомнилось мне, что на эти числа выпадают именины Людмилы, чего и сказал – «Близкая Люда есть, или сами вы, раз аж подчеркнули?».
Откуда ж мне было знать, что все, кто с иными мирами водится, имена скрывают от каждого, кроме учителя своего да ученика. А если кто-то имя и узнал, то его либо загубить нужно, либо под своё обучение взять, в будущем место уступить. Вот так и стал я учеником старухи Людки, меняющей чаем предписания Судьбы. Всю историю эту Вениамин Палыч знает и стабильно пару раз в год мне припоминает, как сейчас.
– Давай того, у кого девушка была. А дурака любого, кто свеж и дольше прожил.
– А вон, через три могилы к лесу за твоим умником, с деревянным крестом которая. Выпить любил, но в Христа верил, встречались как-то в церкви с ним. Делай всё, что обычно делаешь, а я на пост пойду. Коль желание будет, загляни на чай, Мокошьский, – с добротой протянул Палыч, похлопал меня по плечу и резвым, даже чересчур для своих лет, шагом удалился.
Я приступил к делу.
Иногда клиенты пытаются расспросить меня, как вся магия происходит, а сказать им и нечего. Вся суть сил моих в чайничке спрятана. А ему земля нужна.
Калитка студента по классике обеспеченных семей была закрыта на ключ, но перелезть легко. Оглядываюсь кругом. Явно свежие, но уже подмёрзшие цветы украшали аккуратную могилку молодого юноши. Пожелтевшей листвы на участке толком и не было, видать, сегодня уже убирал кто.
– Хорошо это, когда есть кому тебя помнить, – я достал небольшую лопатку и мешочек.
Сверху земля всегда духом живым пропитывается быстро, тем более, если могилку навещают часто, для чаю её нет толку брать. Приходится глубже рыть холодную твёрдую почву, пальцы мучать, себя пачкать. На два метра, понятно дело, не копаю, но сантиметров на сорок выложился, больше и не нужно, живой дух до сюда не лезет.
– В мороз роюсь, как крот, ради горстки земли. Говорила мне мама, в педагогический целиться, – поворчать в работе это уже привычная обязанность. Пока не закончишь, довольным быть нельзя, не любит Судьба самоуверенных. Уж я-то, под крылом Мокоши ходящий, об этом помнить даже на том свете буду.
Мешочек полон да красной ниткой помечен. Зарывать легче, чем копать, но руки всё равно болят. В перчатках в могилу лезть нельзя, в чужом доме без приглашения в обуви не ходят. Разок я под надзором Людки по неопытности это сделать хотел – побила так, что сам чуть имя своё не забыл.
До могилы дурака идти оказалось труднее. Умирающие, но крепкие кусты то и дело перекрывали путь. Да и само захоронение явно давно никто не навещал. Всюду сгнивающие листья, покосившийся старый деревянный крест покрыт пятнами грязи и засохшим вьюнком.
– Не так велика беда, когда не помнят. Страшнее, когда вместо кладбища хоронят на заднем дворе, без креста и имени даже.
Копаю и эту могилу, а самому противно. Не от грязи или жалости к забытому, а от зависти чёрной. У него на кресте и имя написано, и даты рождения со смертью. Даже в перечне умерших он есть.
Черви попадаются здесь гораздо чаще, чем у студента. Копаюсь, и всё больше зависть жрёт. Дурак этот никому не нужен, а точно в гробу похоронен, до него всякая живность не доберётся. А вот я Людку в чистом неглиже под деревом на заднем дворе закопал. Помру, так и меня мой ученик так же закопает, никого не известит. Извещать ведь некого – для всех знакомых я без вести пропал давно, а документы все старуха сжечь заставила. Один только поддельный паспорт в доме валяется на всякий случай, и тот советской эпохи.
Землю набрал, с кладбища сбежал.
***
Самая простая и любимая часть работы – чай. Лёгким движением закидываю в чашку с травами землю с могилы да сахару побольше, чтоб вкус почвы заглушить.
Клиенты любят верить, что я прибегаю к тёмной магии, призывам демонов и кровавым ритуалам. Надумывают всякое, пускают сплетни, выставляют меня чуть ли не главным сатанистом на Руси. А я всё думаю, обижаться на это или хохотать.
– Небось, крови своей нальёшь? Ты мне смотри, заразу всякую занесёшь моему мальчику – голову спущу! – с порога воскликнула мымра.
А я продолжал перемешивать в чашках ингредиенты. Чайничек уже стоял готовый к работе, женщина с пацанёнком деловито уселись за стол.
– Моя кровь стоит таких денег, каких вы себе даже представить не можете.
Вода залита, чайная смесь засыпана, щепки для розжига уже вовсю горят. Малец запах чует, нос кривит, а мать в предвкушении.
– Для малого вашего чай приготовлю сейчас. А для дурочки только через десять дней смогу.
Не просто так мне Палыч уточнял, что и умник, и дурак христиане были, ещё Людка его на то выдрессировала. Чайничку моему Мокошь, богиня Судьбы, покровительствует, вот и позволяет нити жизни чаем переплетать на нужный лад. Правила главное соблюдать. Одно из них и запрещает заваривать новый чай в нём раньше, чем пройдёт первый поминальный день по вере умершего. Раз хозяева могил христиане, значит семь дней пройти должно. Иначе души столкнутся, и вместо волшебного отвара чистейший яд выйдет. Причём, нечистых то тоже касается. Вон, Людка даром языческой богини пользовалась, в СССР большую часть жизни прожила, а христианкой осталась, после неё тоже ждать. Неудобно это, а что поделать.
– Раньше никак? К нам через пару дней эта выдра явиться должна, я б сразу её девку и напоила! – разгорячилась баба городская.
– Нельзя. Проклятья на себя наведёте.
Никаких проклятий не будет. Просто помрёт девчушка, а мне только греха на душу не хватало. А про правила я клиентам просто из вредности не рассказываю, нечего им свой поросячий нос в мою работу совать.
Мамашка меня взглядом жрёт, пока в кружку наливаю пару глотков. Больше лить нельзя – через такой чай Судьба выпившего меняется, подстраивается под жизнь того, с чей могилы земля взята. Чем больше выпьешь – тем сильнее историю умершего повторишь, а моменты ключевые по умолчанию помножаются. Сделает мальчишка больше пары глотков, и всё, на тот свет раньше умника улетит.
– Горячо, пей медленно.
Мелкий слушается, дует на свои два глотка и пьёт ложечкой. В такие моменты все дети милые, а родители их уродливы. Кривятся, торопить пытаются. Странно даже, что эта тётка спокойно сидит.
– Мокошьский, а водички не нальёте? Горло пересохло что-то, – спокойным тоном просит фифа.
От стакана воды не обеднею, чего ж не налить.
– Может чаю вам простого заварить? Холодно на ули… – спросить толком не успел, как сзади стоны болезненные раздались.
Сразу всё понял.
– Глотать не смей, дурёха!
Поздно. У дуры городской всё лицо красное, язык обожжённый торчит. Чайничек мой поразительно бесшумный, вот и успела себе налить и выпить.
– Ой… Плоховато мне чего-то… Сердце ноет! – заныла половинщица. Сын её заревел.
Видать, у умника с сердцем проблемы были. Гадко.
– Не тебе готовил, не тебе пить! Проклятье это! – крикнул я на неразумную бабу, а сам давай ещё кружку из чайничка наливать. У Людки я таких моментов ни разу не видал, но по рассказам её знаю одно спасение.
Человек, когда чай такой выпивает, считай, часть своей души вытесняет, что б место для духа нового было. Так Судьба и перестраивается. А я уже одной ногой на той стороне, половины души по умолчанию нет. И кровь моя любому духу слаще будет.
Резанул руку, три капли в чай. Наугад работаю. Сколько дурёха выпила один чёрт знает, а здесь точность нужна, чтоб дух покойника моей кровью увлёкся, а не её душой.
– Хоть бы верно… Пей, дура!
Дитё рядом носится, орёт. А я мамке его через силу чай в рот вливаю.
Нельзя тем, кто отрочество прожил, в Судьбу лезть, она уже у них проложена, главный курс на смерть сразу поставится. Умник в двадцать с хвостом умер, а этой за сорок, пережила его, вот и потянуло сразу на тот свет. На минуты счёт пошёл.
– Отравитель… – вздохнула она и уснула.
– Спит. Часок-другой полежит и проснётся, – заткнул я мальчонку, что уже в истерику удариться хотел. Посадил его за стол обратно, пихнул конфеты да стакан молока. – Тихо сиди и жди.
Мелкий послушался. Точно поумнел.
***
Проснулась горе-клиентка через три напряжённых часа. Мальчишка всё это время тихо сидел, только всхлипывал временами. А я думал. В голове с десяток вариантов, куда труп девать да дитёнка подкидывать, прокрутил. Благо, не нужны они оказались.
Только фифа в себя пришла, как тут же орать хотела. Не успела. Обоих собрал и за дверь.
– А по девке той дряни? – спросила она, стоя на улице.
– Не будет ничего. Заплатила ты меньше положенного, ещё и шкуру мне твою спасать пришлось. На дур таких я плевал, да ребёнка без матери грех оставлять. Как шли сюда, так и убирайтесь. А расскажешь кому или снова явишься – загублю! – и дверью хлопнул.
Пора бы и впрямь проверки для клиентов предварительные устраивать. А не то того и глядишь – помрёт кто-то раньше надобного, а мне расхлёбывай. Нет, не для такого меня Судьба в свои люди приняла.
Готовое варево в уличный туалет слил, смесь для девчонки в печи сжёг.
Весь следующий месяц травил себя кофе.