«Запись первая. Я не помню своего имени, но братья и сестры называют меня Фаталистом. Я… не знаю значения этого слова, но оно звучит круто, поэтому я рад, что я не какой-нибудь там Пупырка или Глупыш, как часто называли одного из младших. В защиту Пупырки скажу, что он мальчик не глупый, каким его считает Красавица(та еще злючка, правду говорю!), просто тихий. Ну жует иногда он свой бумажный рукав, ну и что с того? Все мы когда-то рукава жевали и ничего! Все живы, все не тупые воробушки. Очень даже умные, буду честен. Ну… Могу приукрашивать, но приукрашивание – всего лишь немного частей неправды! Нет? Да тьфу на вас. Обижусь, уйду и все. Не узнаете вы больше ничего о жизни бумажных детей. А жизнь у нас интересная.»
Фаталист поставил кляксу и горько сморщился. «Безмолвные страницы…» — Он хмыкнул, вытер горячие слезы с глаз и с легким хрустом выдернул испорченный лист.
Мальчик задумался. Потом почесал нос и с чувством, с толком, начал новую запись.
«Запись вторая. Я Фаталист. Меня так называют братья и сестры. У нас тут у всех есть такие имена. Я имею в виду то, что они странные. Да даже не имена это… Я честно, очень пытался вспомнить это слово, но не помню его, хоть убейте. Это то слово, которое обозначает то, как тебя прозвали. Прозвище, но не совсем… Все, не помню! Отстанте! Вот с Пупыркой вы уже знакомы. И с Красавицей. Красавица, как решили все дети(пожалуй, кроме меня), считается самой красивой из всего нашего рода. Белое, всегда чистое платье – а ведь наши бумажные одеяния очень легко пачкаются – было ее гордостью. Чистила его почти полдня, а потом соринки встряхивала. Не дай Судьба тебе испачкать ее платье – считай, ты труп и уже плывешь по реке чернил. Один раз меня угораздило случайно толкнуть ее… Я правда случайно! Я вообще самый джентльмен из всех джентльменов у нас в роду! Ну и она упала в лужу… Так быстро я еще никогда не бегал. А она, девица такая, еще и бегает антилопой. Едва ноги унес! А знаете, кто у нас еще есть? Флейтист! Классный малый, на дудке красиво играет. Аж будто соловьем – где такому научился, ума не приложу. Да и ума у меня немного, честно говоря… Но не суть! Уж буду с вами откровенен, я не самый умный среди наших. Зато Гений у нас хоть куда! Тот еще мастер на все науки. Столько всякого помещается у него в голове – каждый раз поражаюсь. А еще у нас есть Золотце – самый добрый среди нас. Он как солнце на земле. Улыбается всегда, светит всем своим лучистым, будто обнимающим, добром. А лицо у него в милых веснушках! Маленькие точки чернил, с которыми он родился. Я бы мог о стольких вам рассказать! Нас в роду было много!»
На слове «было» Фаталист запнулся. Огляделся, будто загнанный зверь, и горько заплакал, роняя горячие слезы на страницы дневника. Щеки его размокли от воды, грозясь вот-вот порваться, а он все плакал и плакал… Плакал так вот уже не первый год. Бумага его щек намокала, мялась и снова высыхала, потом опять намокала, мялась и высыхала. От того лицо Фаталиста покрылась мозаикой морщин, будто у старца. А ведь бумажные дети не старели. Они просто уходили в воды чернильной реки, навсегда теряя свой чистый белый цвет, навсегда умолкая, навсегда уходя с серебряной поляны.
Фаталист перестал плакать и уставился на страницы дневника.
— На кой черт ты мне? Ах да… Ты же мой единственный собеседник.
Иногда приятно поговорить хоть с кем-то, пусть этот «кто-то» всего лишь страницы старого потрепанного дневника. И черт с ним, что потом Фаталист утопит его в чернильной реке, в которой как раз и умерли его братья и сестры. Ушли на дно, растворились в мирных течениях чернил.
Один он остался.
Последний из рода бумажных детей.
