Из воспоминаний о смене «Юные историки» в г. Волгограде…
Награждение было моментом одновременно тяжёлым и радостным – одним словом, эмоциональным. На протяжении всего закрытия я ждала, когда же начнётся награждение победителей конкурса «Победа za нами». Я ждала в первую очередь потому, что должны были наградить меня. Уже второй день я не находила себе места. Я волновалась: мне казалось, что меня забудут, и от этой мысли у меня холодели руки. Но я успокаивала себя тем, что со мной ни разу такого не случалось.
В концертный зал Музыкального театра я зашла справа, в отличие от Миши и Татьяны Борисовны, так как перед этим была на балконе. Из-за этого я тоже волновалась, боясь, как бы меня не потеряли, и поэтому перед началом даже оперлась локтями о переднее сидение и положила на них подбородок в надежде, что меня увидят. Скорее всего, они и без этого меня видели – так я думаю сейчас, тогда же я не переставала волноваться. Волнение боролось со сладким предвкушением…
Итак, закрытие началось. Уже не вспомню те речи, что произносили перед нами ведущие и приглашённые гости из союза ветеранов, патриотических организаций, профессора ВГСПУ… Вот наградили победителя и призёра межрегионального конкурса тематических разработок «Урок Сталинградской победы» – учителя и учительницу соответственно. Женщина поднялась на сцену в красивом зелёном платье, и, мне помнится, даже слегка присела, чтобы подхватить всё: букет, сумку с сувенирами, диплом…
Прерываясь выступлениями музыкальных и хореографических коллективов, награждали школьников. Вначале наградили участников конкурса «Маршруты победы». Я запомнила девушку в клетчатом, бело-чёрном, платье до колен и в очках – она стояла с большим букетом. Наконец началось награждение победителей и призёров конкурса «Победа zа нами». Я замерла. Вот наградили победителя в номинации 10-11 класс, потом призёра… Начали награждать учащихся 8-9-х классов… И, что важно, все они были волгоградцы. Не помню, чувствовала ли я в тот момент обиду или только непонимание. Я даже не помню, моё тело уже отяжелело и напряглось в попытках оставаться улыбчивой, или всё ещё дрожала в груди надежда…
Ещё до того, как закончили награждать, я спросила молодого человека из Курска:
– А награждают только ребят из Волгограда?
– Да. А ты что, думала, что и тебя наградят?
В то мгновение я не способна была на ложь и восприняла эти слова как прямой вопрос. Теперь же я думаю, что в этих словах звучала издёвка: мол, а тебе-то какое дело? Всё же я ответила:
– Да, я тоже победитель. – И потупилась.
– Ну, значит, сейчас тебя вызовут, – пробормотал он.
Не вызвали. Но при его словах у меня отлегло от сердца. Мои чувство в те минуты были так переплетены, тонки и напряжены, что теперь, чтобы не лгать, я даже не стану говорить, что чувствовала тогда. Я могла бы сказать, что уговаривала себя успокоиться и наслаждаться моментом или что я была настолько потрясена, что в полной мере не прочувствовала случившееся… Нет, всё это будет неверно. Одно состояние переходило в другое, и переходы были незаметны. Я держалась, но в конце на глазах стали выступать слёзы, когда я подумала: какая же эта «шарашкина контора»! Я была готова усугублять драму, расписывая её всё по-новому, называя другими словами уже случившееся, задумывая написать рассказ о разочаровании в этой поездке… В таких раздумьях я сидела, когда на сцену поднялся проректор по воспитательной работе и молодёжной политике ВГСПУ Алексей Михайлович Веденеев – его имя я узнала лишь сейчас, тогда же к его выступлению я отнеслась равнодушно. Я даже не помню, о чём он говорил. Помню лишь то, как ведущий попросил его остаться для награждения.
Не помню, в чём было дело: в том, что проектор опять, как на протяжении всего закрытия, с запозданием переключил слайд, или в том, что слайда с моим именем в принципе не было, или в том, что я, измучавшись, перестала смотреть на экран, или в том, что я сразу же узнала своё имя и уже не могла взглянуть туда… Ведущий сказал: «Награждается Титова Елена Михайловна, Костромская область, город Шарья, победитель Всероссийского конкурса эссе «Победа za нами»». Я с большим смущением прошла мимо двух девушек-волонтёров, которые сидели с краю ряда: я боялась, что они подумают, будто мне просто надо выйти в туалет, будто я мешаю, не поймут, что это меня приглашают… Уже у самой сцены я прошептала: «Здесь подниматься?» – и ответила протянувшему мне руку юноше-волонтёру: «Я сама». За кулисами уже начинали шептаться: почему я не иду? Почему я так долго? Девушка-волонтёр взяла у меня сумку, и я вышла на сцену. Меня не потряс яркий свет, но, видимо, у меня всё равно было испуганное лицо… Но проректор оказался очень добрым. Он протянул мне руку, я ответила на пожатие. Мне вручили статуэтку, коробочку для неё, букет цветов и развернули лицом к залу для фотографии. Из-за яркого света я смогла лишь различить отдельные силуэты, но ни одного лица не узнала. Уже надо было идти обратно в зал. Всё произошло так быстро, что я растерялась, ничего не понимала, делала всё сама и очень неловко.
Взяв у девушки-волонтёра сумку, я, придерживая другой рукой букет, надела её на плечо. Свободною рукою, с досадою памятуя о стоящем внизу молодом человеке, я отдёрнула занавес, за которым начинались ступени в зрительный зал. Юноша-волонтёр предлагал мне помочь, но я, конечно же, отказалась. Я искала ряд, очень боясь, что делаю это медленно. Наконец найдя одиннадцатый, я стала пробираться к своему месту. В это же время ведущий сказал:
– Вы видели глаза этого человека? Она явно не ожидала, что станет победителем! – Он имел в виду меня.
На меня эти слова не произвели никакого впечатления. Для меня было главным дойти до своего места и как-то разместиться со всеми вещами, которых вдруг стало так много. Я села. Воткнула букет между сидением и спинкой стоящего рядом пустого кресла. Мимоходом обернулась, и сидящая позади меня девушка, волгоградка, поздравила меня и сказала: «Ты большая молодец!»
– Спасибо! – ответила я уже совершенно счастливым голосом.
Я повесила сумку на ручку кресла и взяла букет на колени. Остальным победительницам тоже вручали цветы – только другие. У меня же были ромашки, обёрнутые в розовый материал, обвязанные снизу узкой зелёной лентой.
Я впервые получила букет не от папы. А ещё я впервые была счастлива от такого подарка. Я сидела успокоенная. Я отличалась очень от многих в зале: держала в руках цветы, – и отчасти это позволяло мне чувствовать себя самодовольно. Нет, я, конечно же, не старалась показывать это всем, но позволила себе тяжёлый вздох, когда нужно было встать. Другим это было сделать легко – им не нужно было одновременно держать цветы и сумку, мне же ещё нужно было откинуть волосы.
Некоторое время мою радость питало ещё и то, как я объяснила себе причину позднего награждения: на закрытии хотели наградить лишь волгоградцев, но моя работа им настолько понравилась, что они решили сделать исключение. Конечно же, эта мысль заставляла меня улыбаться. Но уже на набережной, когда мы остановились у фургончика с мороженым, которое покупал себе Миша, открылось прозаичное, жёсткое объяснение случившемуся – меня просто забыли. Забыли всех, кто не из Волгограда. Но как только наградили участников моего конкурса, Татьяна Борисовна написала в чат сопровождающих: «Эх вы, сволочи эдакие-разэдакие, девушка победила, сидит в зале, а вы её не награждаете!» Это она мне так сказала! Ещё сидя в зале, я поняла, что у меня нет наградных документов. Вначале мне показалось, что я их просто куда-то убрала, но сразу же, вспоминая, я поняла – их у меня и не было. В тот момент я не придала этому значения, так как эмоции были слишком велики. И хотя, стоя возле мороженщика, я всё ещё не пришла в себя, я уже начала мыслить более здраво и смогла примириться с правдой, как ни обидно мне было.
Во мне боролись радость и максимализм, который умалял мою победу только потому, что меня наградили благодаря Татьяне Борисовне. Волгоградский воздух действовал на меня благотворно – случись это в другой раз, я бы свела себя с ума самоуничижением; в тот же день я просто радовалась всему, особенно этому букету…
В отеле я обратилась на ресепшн за вазой. Вскоре её принесли – добротную, глиняную, бледно-розовую. Я поставила в неё цветы, не вынимая из материала и даже не приподнимая его над стеблями, потому что портить красоту не хотелось.
Весь этот вечер и следующим утром мы с мамой выясняли, что делать с этим букетом дальше, ведь уже пора было ехать домой. Папа говорил: «Однозначно, вези!» – мама с ним соглашалась, но в силу своей всегдашней неопределённости время от времени предлагала или оставить его на ресепшене, или подарить проводнице, или выбросить уже в Москве. Один раз я взглянула на букет, и почувствовала почти невыразимую жалость от мысли, что придётся его оставить здесь, хотя его мне только-только подарили… Но к утру я уже с облегчением думала об этом. Однако папа опять сказал: «Вези!» – и я убрала букет в пакет, который повесила на ручку чемодана.
Уже в гардеробе, где мы оставляли вещи до того, как выезжали на вокзал, я устроила букет на куртке. К нему я относиться стала как к ребёнку: выругивала за то, что не хотел аккуратно лечь, просила сделать это и шёпотом хвалила. Я вернулась за ним в гардероб после слов волонтёра, что Костромская область может погружаться в автобус.
К букету нужно было как-то приноравливаться, потому что если пакеты с едой и с подарками домашним я могла как-то «оптимизировать», то за ним мне нужно было смотреть все двадцать шесть часов пути. Пока что это действовало на меня удручающе. Даже на письменное сообщение мамы я ответила голосовым: «Я не отвечаю, так как у меня руки заняты пакетами!». Это должно было прозвучать укоряюще, но, думаю, не прозвучало.
Итак, мы в последний раз глядели на отель «Южный»! Я глядела в окно через штору, которую, как ни дёргала, не могла отодвинуть дальше. Рядом сидела Татьяна Борисовна и писала в чат сопровождающих благодарности организаторам смены.
Автобус один раз проехал мимо вокзала и остановился возле него только на следующий. Проезжали мы улицей Комсомольской, причудливой и широкой. Её архитектура неслучайна. Здания – это застывшие, не воплотившиеся в жизнь мечты тех комсомольцев, которые идут в бой на одной из двух стен-руин на Мамаевом кургане. Эта улица сделана по личному желанию маршала Василия Чуйкова, сказавшего по завершении Сталинградской битвы, что она должна быть! Уже с перрона я видела каланчу – возможно, она поднимается как раз над Комсомольской. Мы шли к нашему вагону, когда она показалась над забором и крышами других зданий, – насыщенно-красная, с ярусами жёлтой кладки, с оконцем, как в замке.
Но ведь до того, как мы остановились возле вокзала, мы дважды проехали по городу. Подъезжали к Волге… Южная, волгоградская Волга совсем не такая, как наша северная, костромская. Когда идёшь по набережной у нас, то кажется, что сейчас потемнеет небо, оставив сумрачный свет, и, протяжно загудев, двинется «Ласточка» Паратова. Здесь не так. Воздух над Волгою в Волгограде горячий. И сердцу тоже горячо, потому что вспоминаются защитники этого берега. Точно здесь до сих пор остались их тени, зыбкие, как речной пар.
Волга как будто не шевелится, а волны идут. Бледная, лишь в некоторых местах она сияет глубинною синью. На другом берегу пляж, домики, их красные крыши, лес, белое панельное здание, притаившееся справа. Но всё это, пишущееся по памяти, конечно, не позволяет увидеть всё так же, как там… Сейчас я не чувствую ни прохлады от кондиционеров, что были в автобусе, ни плавящегося стекла окон, к которому иной раз прикоснёшься рукой, ни тёплого воздуха. Я не вижу, как солнце сияет. Да и тогда я на него не смотрела, потому что оно слепит глаза… Но набережная низка, практически гола, обмелевающая Волга косами уходит к тому берегу, сливает этот берег с тем – поэтому солнце повсюду.
Наконец мы остановились около вокзала. В окно, находящееся на противоположной от меня стороне, я видела каменный белый фасад и барельеф воинов под покатыми крышами. Все уже начали подниматься и двигаться к выходу, когда автобус неожиданно поехал, и я, уже вставшая, сразу же села в кресло Татьяны Борисовны и рывком сдвинулась в своё. Мне казалось, что, видимо, мы собираемся на третий круг, и была этому рада… Оказалось, однако, что водитель поставил автобус около заграждения и там нет возможности выйти. Теперь же он немного проехал вперёд. Мы отправились на перрон и погрузились в поезд, причём я наконец-то оказалась на нижней полке.
Татьяна Борисовна говорила, что «туда мы ехали с приключениями», но я бы не назвала приключением женщину 82-х лет, едущую на родную землю в Камышин из Германии. Я бы, скорее, сказала так о трёх кавказских девочках и их матери. Татьяна Борисовна вздохнула, как только мы подошли к «купе»:
– Вот нам повезло!
А мать девочек выпрямилась и спросила:
– Почему не повезло? – Обычный, казалось бы, вопрос прозвучал с издёвкой. Я думаю, скажи ей Татьяна Борисовна, что не повезло нам из-за соседства с тремя шустрыми девочками, женщина бы с нами разругалась. Татьяна Борисовна, однако, ответила:
– Я такого не говорила.
И тогда женщина обратилась ко мне:
– Это вы сказали? – Её глаза горели, губы таили усмешку.
Я выпрямилась, убрав сумку под нижнюю койку.
– Я молчала. – И всё же не удержалась от улыбки.
Женщина нам сказала, что с её детьми у нас не будет никаких проблем: сейчас дети лягут спать, а ночью они с нею выйдут в Грязях.
Я пристроилась у окна, положив букет поверх пакета с постельным бельём. Мамаев курган первой открылся мне, как сидящей по ходу движения поезда. Мелькнула голова Родины-матери, повёрнутая к нам боком, но потом ушла за холм, за деревья. Все: Татьяна Борисовна, Миша, я – смотрели на неё. Татьяна Борисовна даже сфотографировала её, произнеся на прощание: «Увижу ли я тебя когда-нибудь ещё…»
Потянулись холмы, поросшие не то кустами, не то тонкими деревцами. Густо устеленные травой, совсем не похожие на наши равнины средней полосы, они всё же не влекли к себе так, как река. А Волга тянулась с другой стороны поезда! Мы ехали по своего рода горной дороге, втиснутой между холмами и высоким берегом, и со стороны женщины и трёх её дочек открывался вид на реку. Но эти девочки-озорницы опустили бумажную штору, и я видела лишь отчётливую границу между Волгой и небом, её нестерпимый блеск…
– А он у вас не завянет? – кивнула на мой букет женщина кавказской наружности.
– Мне сказали довести его в любом виде, – улыбнулась я.
– А я-то подумала: может быть, маме в подарок купила… – вздохнула женщина.
Я пожала плечами. А Татьяна Борисовна отдалась воспоминаниям, как в молодости возила цветы в поезде: подрезала стебли, оборачивала их в мокрую тряпку – и в пакет. Было бы, как говорится, желание довести. Но тогда цветы были в дефиците, теперь их можно купить на каждом углу.
– В Волгограде, – говорила Татьяна Борисовна, – куда ни пойдёшь, одни цветочные лавки и аптеки, одни цветочные лавки и аптеки…
В Волгоград я ехала на верхней полке, а оттуда видны лишь шпалы, трава или колёса идущего по соседнему пути поезда. Раз уж теперь я снизу, то я собиралась наслаждаться видом из окна!
– Одни поля и кусты… – заметила Татьяна Борисовна.
– Но зато какое-то разнообразие, не наши берёзки.
– Знаешь, у нас и берёз-то не так много. Вот если тебе когда-нибудь доведётся побывать в Башкирии, там едешь – одни берёзовые рощи.
– Нет, если ехать на поезде дальше, не до Москвы, а до Шарьи, там много берёзовых рощ… – упрямилась я.
И говорила правду: за десяток поездок в Кострому в этом году я насмотрелась на берёзы. Они кружились за окнами машины, зимой одетые в лиловые, весной – жёлтые или синие платья-отсветы, летом – зелёные и раскидистые, как будто накинувшие шубы.
Признаться, я всегда думала, хотя уже проезжала этими дорогами на Кавказ и обратно, что степь – выжженная земля. Такая же, как пустыня: песок без конца и без края, одинокие камни, редкая травинка, перекати-поле… И я никогда не думала, что в степи поля и кусты. Мне эти пейзажи всегда нравились. У нас куда ни взглянешь – ни увидишь горизонта. Здесь же вот он – отчётливый, длинный. И потому здесь закаты не наши, другие. Небо гаснет медленно, и его заволакивает темень; его целиком взглядом окинешь, увидишь и едва расцвеченную закатом высоту, и смешавшуюся середину, и догорающую над горизонтом червонную полосу.
Букет лежал, развёрнутый ко мне своею «цветочною головою», и я видела обе ветки – увядающую и ещё свежую. Первая уже опустила пожелтевшие, даже порозовевшие пожухлые лепестки. В основаниях стеблей зелёный цвет загустел, и сами они стали ломкими и мягкими, так что я, перебирая их, стараясь выровнять, делала это аккуратно.
А три девочки кавказской наружности, конечно же, не легли спать. Младшая укладывала старших, но те не подчинялись ей, поднимали головы сразу же, как только она отходила. Она очень резво топала на них ногами, так что колготки и трусы с неё всё время сползали. И если вначале я ещё просила старших девочек поправить одежду на младшей, то потом стала относиться к этому с доброй иронией. Младшенькая оберегала свой рюкзачок, поднималась на цыпочках и снимала его с крючка, прибирала, прятала. Как-то раз я даже спросила среднюю девочку – удивительное большеглазое создание, неотрывно наблюдавшее за мною, – что же в нём. Та деловито взяла его, и изображённая спереди кукла «Лол» блеснула своими жёлтыми волосами. Средняя девочка рылась в нём, а младшая возмущённо пищала.
– Карандаши и ещё пакет какой-то. – И, вскинув глазищи, повесила его обратно на крючок.
Часов в десять я уснула, а проснувшись уже без десяти час ночи, не застала ни девочек, ни их мамы. На протяжении всей ночи на их полки никто не садился, и, когда я проснулась уже утром, они выглядели очень аккуратно, но, казалось, женщина кавказской наружности вот-вот подойдёт и снимет с верхней полки матрас, уже обёрнутый простынёю, и положит его на нижнюю, чтобы три её большеглазые красоты улеглись спать.
Утро моё началось уже под Москвой. А проснулась я оттого, что моя мама, как с нею это обыкновенно бывает, посчитала, что я так долго спать не могу (была одна минута девятого), и позвонила Татьяне Борисовне.
Я бы одна не спустилась вместе со своею огромною сумкой по лесенке на платформу, поэтому Татьяна Борисовна подала мне её сверху. Около вагона стоял наш проводник – тихоголосый, смущающийся Алексей. А ведь мама предлагала мне подарить букет проводнице, когда мы доедем до Москвы!
Расставаться с букетом я не собиралась и на слова Татьяны Борисовны «Выброси ты его!» ответила:
– Я говорю, довезу!
Моя сумка, утяжелённая наградными документами и сувенирами, уже не так манёвренно, как по дороге в Волгоград, разворачивалась на колёсиках. Я пошла первой, всё время оглядываясь, чтобы не потерять ни Мишу, ни Татьяну Борисовну. Ближе к Павелецкому вокзалу, вытянувшиеся шеренгами вдоль состава поезда, стояли призывники с большими сумками. Перед ними стоял офицер, тоже с сумкой. Признаться, вначале я думала, что это дембель. Девушка, худощавая и невысокая, повисла на молодом человеке с очень юным лицом, ещё не отошедшим от прыщей, красноватым. И он так доверчиво тёрся щекой об её волосы, что я подумала: они встречаются после долгой разлуки! Но, наверное, парень всё же делал это от боли при мысли о расставании. Девушку я увидела потом, уже одну, спускающуюся в метро.
У входа на вокзал расположился пункт досмотра, дальше, всего шагов через пятнадцать, другой. И я каждый раз спрашивала, будут ли смотреть букет, так как на вокзале в Волгограде его проверяли металлоискателем. И на том, и на другом пунктах досмотра стояли женщина. Первая ответила мне тихо и невнятно: «Да» – но в итоге так не осмотрела. Другая же бодро воскликнула: «Нет, вы же хорошо прошли через металлоискатель!»
В метро по многочисленным лестницам и на эскалаторе я двигалась, поднимая одной рукой и сумку, и букет. Мы оставили вещи в камерах хранения на вокзале. Я устала носить букет на руках, поэтому лишила его такого счастья, как созерцание Москвы. Мы доехали на метро до Охотного ряда, прошли мимо поворота на Большую Дмитровку, Большого театра и здания Государственной думы, оттуда – в Александровский сад.
Почётный караул стоял не шелохнувшись, но один из солдат исследовал проходивших глазами. Уже у тумб с названиями городов-героев Миша убежал вперёд. Мы прошли памятник патриарху Гермогену, стелу в честь 300-летия дома Романовых, а у фонтанов купили себе по мороженому, причём Миша взял два одинаковых и ел их очень быстро, чтобы они не растаяли. Но в конце концов он всё равно весь перепачкался. Татьяна Борисовна указала мне на двух шагающих за балюстрадой собеседников: Ленина с бутоньеркой и Сталина в военной форме. Конечно же, это были просто актёры. Оттуда мы вышли к Русскому музею и Красной площади, ограждённой в преддверии дня России и дошли до Василия Блаженного и памятника Минину и Пожарскому. В Зарядье мы гуляли по «парящему мосту» над Москвой-рекой, и мне очень хотелось вниз… На Ярославский вокзал мы вернулись из Китай-города.
Ярославский вокзал разительно отличается и от Павелецкого, и от Казанского вокзалов. Если Павелецкий вокзал – это масштабное здание с крышей, сделанной из свай, – то Ярославский умещается в одно здание, довольно потёртое как снаружи, так и изнутри. Можно только посмеяться, что, входя на Ярославский вокзал, видишь рекламу Казанского. По сторонам магазинчики – «Бургер Кинг», «Алёнка», сувенирные, – камеры хранения. Уже нет ровной поверхности, ухабисто. Одним словом, возникает ощущение, что мы уже в Костроме или даже в Шарье.
Я очень хотела в «Бургер Кинг», а Татьяне Борисовна просто мечтала о бутылке «Фанты». Но у нас был ещё Миша, не употреблявший никакой фаст-фуд. Поэтому в первую очередь мы заглянули в столовую. Мне стало нехорошо от одного вида мелких кусочков куриного сердца, окунутых, кажется, в томатный рассол, и от куриных грудок, в которые были воткнуты шпажки со смайликами. Даже мой любимый салат здесь был приготовлен не очень – крабовая палочка, а точнее, её часть шириной в полтора-два сантиметра, лежала в середине; больше крабового мяса не было. Начавшего заказывать Мишу Татьяна Борисовна остановила напоминанием:
– Нам ещё нужно забрать вещи!
Цветы в камере хранения даже не повяли.
Мы разместились на стульях, и Миша с Татьяной Борисовной ушли в столовую. Я же уложила на сумку куртку, снять которую с талии после трёх часов было наслаждением, поверх букет. Вскоре Миша вернулся со своими московскими друзьями, а я оставила им свои вещи и ушла с Татьяной Борисовной в «Бургер Кинг».
Я волновалась за свою сумку, но, к счастью, Миша никуда не ушёл. И он, и его товарищи погрузились в телефоны, причём у одного из них я увидела открытый телеграмм и только что записанный Мишей кружочек. Сразу видно – друзья переписке, ведь даже при личной встрече не смогли оставить свои телефоны и начать разговаривать! Вскоре они, к моему удивлению, распрощались, и я вернулась на своё место, к своему букету, к своей сумку, к своей куртке.
После этой встречи Миша повеселел и уже в «Ласточке» дважды обратился ко мне, спросил: «Где здесь можно купить кофе?» и «Где здесь мусорка?» Уже на подъезде к Костроме я принялась расправлять лепестки ромашек, совсем закрывшиеся. При этом я посмеивалась, думая, кому же этот букет вручить: маме или папе? Обычно цветы любят получать женщины, но на том, чтобы привезти их из Волгограда, настаивал папа. Но когда мы с Мишей и Татьяной Борисовной вышли из «Ласточки», он куда-то отошёл, и я отдала букет маме:
– Я же сказала, что довезу!