Я не любил лифт. В нашем доме он был маленький, обшарпанный и неприятно пах. Мы жили здесь уже полгода, а я так и не смог привыкнуть к медленному закрытию жутко визжащих дверей, скрипящим тросам и тусклой мигающей лампочке. Уже неделю во время каждого подъёма лифт останавливался на пятом этаже, открывались двери, но никто не заходил. Это действовало мне на нервы, особенно после школы. Сначала я вздрагивал, с досадой бил ногой по полу, потом спохватывался о том, что так можно и упасть, похолодевшими пальцами отыскивал число 13 и тревожно ехал дальше. Я никому не рассказывал об этом. В один момент я даже решил, что буду подниматься по лестнице, но, пройдя несколько раз несчастные 24 пролета, отказался от этой идеи. Всё-таки я хилый.
На стенах лифта было выведено: «Оля+Олег=» (дальше стерто), «+79105…… — продажа поросят», «Алина прасти!!!», «с новым 2002!» и так далее. Но меня особенно цепляла надпись: «Бойся Вязгу». Она растягивалась сверху вниз, вдоль кнопок с номерами этажей. Чтобы разобрать её, надо было наклонить голову и читать справа на лево, как на арабском. По моей экспертной оценке, (надо же было отвлекаться, чтобы не слышать постоянное скрипение лифта) надписи было лет десять. Она выглядела чуть лучше поздравления с 2002, но хуже, чем слезная попытка помириться с Алиной (я знал, что эта самая Алина жила в другом городе уже около четырех лет, мы снимали квартиру у ее матери). В общем, понятия не имею, какой смысл закладывал туда автор, но надпись эту заметил не только я. К ней были подрисованы страшные рожицы. Кто-то выцарапал это странное слово «Вязга» на правилах пользования лифтом. Ещё кто-то провел маркером стрелку, которая указывала правильное направление чтения.
Вязга, как оказалось, жила на пятом. Наше «знакомство» произошло около месяца назад. Я тогда стоял во дворе под крышей беседки с Димой Месильцевым, он был моим соседом снизу и ужасно крутым парнем. Мы пережидали ливень. В это время в подъезд заходила какая-то старуха. Она всё никак не могла разобраться с баулами, которые тащила за собой. Чтобы открыть тяжелую дверь, ей приходилось ставить мешки на бетонную площадку, потом она оттягивала дверь на себя, но уже не могла дотянуться до баулов. Это продолжалось около трёх минут. Наконец, я не выдержал:
— Может ей помочь?
— Кому? – Дима был занят выжиманием воды из новой кепки.
— Да вон там… бабуш… – Месильцев поднял голову, прищурился и усмехнулся, — Старухе этой… А то она ведь долго уже здесь. – я пожал плечами и почесал ухо. У меня и сейчас осталась эта дурацкая привычка вечно чесаться, когда волнуюсь.
— Это же Вязга, — Дима отряхнул кепку о свои шорты и посмотрел на меня, как на дурака. – надписи в лифте читал?
— Читал. Так это про неё что ли? «Вязга» — это имя?
— Что-то вроде прозвища. Можешь не спрашивать, почему так. Никто не знает. Это нам ещё Серый рассказывал. Из старших. — Дима безумно гордился своими знакомствами со «старшими». Их имена мне ни о чем не говорили, но почему-то Месильцев этого не учитывал.
— Серый?
— Жил тут один… Переехал.
— Ну и?
— У Вязги на этаже всё время вой какой-то стоит, и вообще странные вещи происходят. За последний год оттуда уже пять раз жильцы съезжали.
— Ну не из-за неё же!
— Как не из-за неё? А почему так часто тогда? Да они с ней выживали кое-как! Она же по ночам в квартиры скребется. — Дима резко надел на меня свою мокрую кепку, отчего я вскрикнул. — Саня с шестого ей на двери написать кое-что хотел. Только достал маркер, и она выходит! Я после этого его месяц не видел. Двором думали, что она Саню к себе утащила. А он заболел после этого, оказывается. Чуть не помер, говорят.
— Саня? Это который боксёр? — я снял с себя кепку и тряхнул головой.
— Ага, — Димины глаза загорелись, — а ещё к нему всё время Яр из соседнего двора в гости ходил. Один раз проехался в одном лифте с Вязгой… Больше здесь вообще не появлялся. За километр этот дом обходит.
— Да бред это всё! — я вскочил с лавки, на которой сидел, но тут же растерялся и заговорил не так уверенно, как мне хотелось бы, — Подрались они может. Саня тот ещё… спортсмен. И вообще, хватит этого.
Дима пожал плечами.
— Хватит, так хватит. У нас вот с Саньком давно спор: кто ближе к ней подойдет и крикнет: «Бойся Вязгу». Прошлый рекорд у Сани был, перед болезнью, правда… — он противно усмехнулся.
— Ну и что в этом такого? Для Сани то…
— А ты сам попробуй, ты же хотел к ней подойти.
— Да зачем мне это?
— Крикнешь на весь двор — дам сотку. Или напугался? Вон она, как змея с этими мешками… — он кивнул мне на старуху, всё ещё копошившуюся на крыльце.
Я посмотрел на неё ещё раз. И вдруг на самом деле уловил в Вязге что-то змеиное. У неё была очень кривая спина и длинная шея, переходившая в острый подбородок. Она уже не пыталась зайти в подъезд, она заползала в него, извиваясь вокруг своих баулов методично и хладнокровно. Из-за стены ливня её движения казались размытыми, растекающимися.
Мне хотелось выиграть деньги у Месильцева. Но ещё больше мне хотелось стать смелым в его глазах. Не только в его глазах. Я вообще мечтал быть смелым. Это казалось мне чем-то невозможным. Я уже даже не загадывал быть как Джеймс Бонд или человек-паук. Эталоном смелости для меня была, например, шайка из 9А. Я был младше их и ниже чуть ли не на две головы, но мне снилось, как они принимают меня к себе в компанию, мы вместе сбегаем с уроков, сидим на турниках, на которые больше никого не пускаем, и все девочки смотрят на нас влюбленно. Но и стать как тот же Саня, я был бы не против. Он, конечно, был абсолютным балбесом и лупил почти всё на своем пути, но зато, как мне казалось, ничего не боялся.
Я понял, что судьба дает мне шанс, и, сам того не ожидав, выпалил: «Сам ты напугался». Вышел из беседки прямо под дождь и направился к подъезду. В ногах ощущалась особенная прыгучесть, а руки плотно прижались к телу. Я совсем забыл, что ещё несколько минут назад намеревался помочь этой старухе. Дойдя до подъезда, я замешкался и посмотрел обратно в беседку, но увидев надменную ухмылку Месильцева, понял, что отступать некуда. «Бойся Вязгу» — получилось хрипло и тихо, слова тут же заглушила барабанная дробь капель по трубам. Старуха даже не услышала меня. Я наклонил голову к плечу, потерся о него своим и так красным ухом, сжал кулаки, набрал в грудь воздух и закричал: «БОЙСЯ ВЯЗГУ!».
Она медленно начала поворачиваться на меня. Мышцы её лица были напряжены. Как в маске: выдвинутый вперед подбородок и полуулыбка. Слезившиеся маленькие глаза, костлявая рука, которой она держала дверь, крючковатый нос, темный платок, струящийся на плечи — всё это обратилось вдруг на меня. Она открыла рот, и я услышал звенящий, вязкий звук, похожий на скрипящие тросы лифта или дверные петли. «Ты…». Бежать. Я бросился бежать в ту же секунду.
И вот, уже месяц меня преследовал страх встретить Вязгу снова. Он смешался у меня с ненавистью к лифту. Именно из-за Вязги я так нервничал каждый раз, когда двери лифта открывались на пятом. Мне было очень стыдно. Я вспоминал об этой ситуации каждую ночь, представлял, как кричу ей в спину снова, раскаивался, но тут же передо мной возникало её лицо, и я понимал, что предпочел бы вечно жить с чувством вины, чем встретить Вязгу снова. Самое обидное – я так и не получил эти дурацкие сто рублей от Месильцева. Он сказал, что кричал я вовсе не громко, что он кое-как расслышал мой голос, стоя в беседке, и что этого недостаточно для нового рекорда.
25-го мая я ждал лифт с тяжеленной коробкой, которую мама попросила забрать с почты. Нам периодически приходили вещи от тёти Любы из другого города. Она знала, как мы тут живем, и присылала какое-то старье. Меня никто не предупредил, что в этот раз тётя Люба решила отправить нам чуть ли не половину своей квартиры. Я думал, что не дойду до дома, честное слово.
Двери лифта открылись. Я сделал глубокий вдох и затолкал туда коробку. Отбросив мысли о возможном перевесе (я любил преувеличивать), зашел сам.
Я вздрогнул, когда лифт остановился. Пятый. Никого. Пронесло. Я с надменным видом, который слегка портили трясущиеся колени, поднес палец к кнопкам. Нажал на 13. Двери начали медленно закрываться, и тут я услышал дребезжащее «Погоди, погоди». Костлявая рука протиснулась в щель между дверьми.
— Я наверх! И… здесь мало места!
— Ничего страшного. — проскрипел голос.
Я замер. Мне показалось, что на секунду я утратил способность видеть и слышать. Когда я очнулся, то увидел, что она стоит прямо передо мной. Вязга заняла всё свободное пространство в кабине лифта, растеклась и распределилась в углы и щели. Она была везде. Её острый подбородок так и норовил воткнуться мне в лоб. На ней опять были лохмотья, которые пахли лекарствами и сыростью. Мокрый правый глаз пристально смотрел на меня. Я был уверен, что она узнала моё лицо.
Мы проехали пару этажей, как вдруг кабину тряхнуло. Я не удержал равновесие и полетел прямо на старуху. Свет выключился. И я завизжал. Я продолжал брыкаться и кричать ещё несколько секунд, не понимая, где я нахожусь, и как мне выбраться. Вязга же выставила вперед извивающиеся пальцы, отодвинула меня и подтолкнула к коробке. Я сел.
— Хватит орать, — сначала мне показалось, что это скрипит что-то снаружи. Я пытался отдышаться и не знал, как вести себя дальше. Абсолютная темнота и в двадцати сантиметрах от меня пугающая старуха, предписание бояться которую прямо здесь, на стене.
— Опять этот лифт… — кряхтя, Вязга понажимала несколько кнопок наугад, пока не нашла нужную. Диспетчер долго не отвечал, но, когда я уже смирился с тем, что придется стать трагически пропавшим без вести, послышалось шуршание. Вскоре связь с внешним миром была установлена. Нам приказали никуда не уходить и ждать. Если бы диспетчер знал, что я испытывал в этот момент, он бы так не шутил. Я готов был выйти через потолок, стены, любые щелочки в этом лифте.
В темноте мне чудилось, что Вязга через мгновение возьмет меня за плечо и начнет яростно трясти. Но почему-то этого не происходило. Вскоре я заметил, что ей и самой почему-то неловко находиться в этом пространстве, она тяжело вздыхала и покачивалась. Я не видел её лица, может быть поэтому, когда через семь минут на меня никто так и не напал, я стал воспринимать её не как чудовище, а как что-то обыденное.
В какой-то момент, я осмелел настолько, что встал с коробки и придвинул её к Вязге. Пробормотал: «Садитесь». Она устало опустилась на коробку. И тут, где-то в глубинах её лохмотьев громко заиграла веселая мелодия. Я вздрогнул и прикоснулся к уху. Порывшись в карманах, она вытащила телефон-раскладушку. Тусклый экран осветил лифт. Я увидел сморщенное лицо Вязги и прижался к стене: глаза почти спрятались за морщинами, а нос подпрыгнул наверх. Мне не сразу стало понятно, что она улыбается.
— Инночка! — старуха поднесла телефон ближе к уху, — Инночка, как вы там? Да? А я вот в лифте застряла. Нет, всё хорошо, могу говорить. Инночка, а когда ты приедешь?
Я не поверил своим ушам. Вязга, эта странная старуха, которую боится весь дом, называет кого-то Инночкой и ждёт в гости?
— И Васи давно не было. А ты сейчас где? У вас всё хорошо?
Я не слышал, что отвечала Инночка, но Вязга вдруг сделалась ужасно сентиментальной. Её голос от этого стал ещё более вязким и высоким, но он не был больше похож на дверные петли. Он напоминал теперь жалобное скрипение качелей во дворе.
— А как там Соня? Сонечка, это я… Да, моя хорошая. Какая ты уже взрослая, наверное! — в трубке зазвучал детский голос. Девочка была вполне разговорчива и слишком весела для того, чтобы быть тайной жертвой старухи. Она вообще её не боялась.
— Инночка, милая, а приезжайте завтра, я блинчиков сделаю.
Глаза Вязги заблестели. Я стоял, сложив руки на груди и опершись на стену. Инночка молчала. Я выпрямился. Губы Вязги подрагивали, и мне вдруг отчего-то стало её жалко. Жалко, как обычного человека. Она задержала дыхание и внимательно слушала шипение из трубки. Я не мог расслышать ничего внятного. Через десять секунд она коротко выдохнула. Я понял: Инночка не приедет. Меня не должно было это касаться, но внутри как будто что-то упало. Напоследок из трубки донеслось:
— Ладно, мам. Не скрипи. Приедем после. – гудки.
Снова стало темно. Я слышал только, как Вязга развернула носовой платок и быстро высморкалась. Тишина начинала меня душить. Я чувствовал, что должен был сделать что-то важное. В фильмах, которые смотрит моя мама, главные герои всегда находят нужные слова. У меня так никогда не получалось. Самое удачное, что я мог обычно придумать, так это помолчать. Да, пожалуй, в реальной жизни молчание – иногда лучшее, что могут предпринять люди. Может быть, если бы я вспомнил об этом месяц назад, когда вышел из беседки под дождь, эта история бы не случилась. И может быть, Вязга была бы хоть немного счастливее. Да, мне вдруг подумалось, что это всё из-за меня. Из-за того, что тогда я чего-то не понял. Не смог что-то разглядеть в ней. Не увидел за кривой спиной и длинным подбородком человека. «Простите, я не хотел» — я прошептал это одними губами и сначала подумал, что Вязга меня не услышала. Но вдруг она тоже тихо заговорила:
— Ничего, бывает… А как тебя зовут?
Я представился.
— А меня Валентина Григорьевна.
Когда двери лифта открылись и в кабине стало светло, я заметил на полу фотографию молодого парня. Видимо, она выпала из кармана старушки. Мужчина широко улыбался в камеру и держал в руках спящего младенца. Фотография была выцветшей и порванной с одного края. Я наклонился за снимком и окликнул Валентину Григорьевну. Она обернулась ко мне, глаза её сверкнули. Старушка выхватила фотографию и спрятала её куда-то в ткань своей одежды, к сердцу. Она пошла к выходу из подъезда, но напоследок обернулась и подмигнула мне правым, влажным глазом. Выражение её лица смягчилось.
Лифт больше не останавливался. На следующий день надпись, привлекающая моё внимание так часто, исчезла. Да и Вязги больше не было, осталась только Валентина Григорьевна с пятого этажа.
