Нервно отпиваю остывший чай и отставляю кружку на стол. Сижу одна, в темноте, при прожекторе лампы. Все спят. Я жду.
11:58
Обновляю страницу. Наконец-то! Списки победителей конкурса. Цепляюсь взглядом за свои ФИО, и тут же все остальные буквы разбегаются перед глазами. О боже. Я и не надеялась.
Закрываю рукой рот, чтобы не закричать от радости. Все ведь спят. Сохранить восторги до утра.
До поездки около месяца, я уже в радостном ожидании. Строю планы и стараюсь не допускать мысли о том, что они они могут не состояться. Всё будет не просто хорошо, а чудесно.
Через месяц я вновь приеду в Артек. У нас, на литературной смене, будут вести занятия писатели – настоящие! Которых знают, которые печатались. И мы будем каждый день встречаться с ними на лекциях и семинарах, разговаривать, создавать тексты… Голова кругом. Я чувствую, будто вот-вот перейду какую-то черту, коснусь с немым восхищением чего-то мне неподвластного.
Хотелось бы мечтать, что только пока неподвластного. Что я тоже когда-то смогу быть как они.
Самая моя нелюбимая часть сборов в лагеря – поездки по больницам. Кому нужны эти справки, если на них даже не смотрят? Ненавижу говорить с врачами, ненавижу говорить в принципе в такие моменты – как хорошо, что рядом мама.
Ещё и этот тест на ковид, противный ужасно. Вот будет сюрприз, если результат придёт тогда, когда я буду в дороге. Ещё и положительный.
Тест отрицательный, пришёл даже раньше срока. Проверяю вещи – завтра поезд. Которую ночь за последнее время ложусь спать с мыслями о предстоящей смене. Я чувствую – это будет что-то для меня и моего становления важное и практически необходимое.
Мама, папа и младшие проводили на поезд. Я немного горжусь тем, что мне привычно ездить так куда-то самой. Завтра – ещё один нервный день с медосмотрами и заселением, а потом можно расслабиться.
Прижимаю к себе Джастина – что бы не говорили, а этого плюшевого осьминога я буду брать с собой в любую дорогу. Он у меня ещё повидает мир.
Всё это заселение настолько выматывает, что нет сил общаться с соседками по комнате. Они немного странные. Или я странная. Мы взаимно странны и неразговорчивы. Как-то уже всё идёт не очень.
Но ничего страшного – завтра день знакомства. Завтра и пообщаемся.
Под вечер начинает першить в горле. Заедаю панику горьким спреем и сладким стрепсилсом – у меня с собой целая аптечка.
Утром голоса нет. Точнее есть, но это не мой голос. Какие-то странные хрипы.
Я уже слышала их раньше. Когда соревнования по дзюдо проходили в холодном спортзале, я вернулась с золотой медалью и этими же звуками вместо голоса.
Охватывает паника. Она душит ещё сильнее хрипов и кашля.
Затягиваю на шее шарф.
Когда всё же приходится говорить с вожатыми, печатаю текст в заметках. С опечатками, ведь слёзы застилают взгляд, оставляют разводы на стёклах очков. Точно не так представляла я себе первый полноценный день смены.
«Три дня в изоляторе полежишь, ну ничего страшного, мелочи». Ничего страшного, мелочи.
Прижимаю к себе рюкзак с вещами на три дня.
Берут тест на ковид. Два – экспресс и обычный. Экспресс отрицательный, ну конечно. Иначе и не должно быть.
Обычного ждать три дня. Три дня в этой маленькой белой комнатке с маленьким окном и таким же маленьким стеклом напротив, в двери. Словно насквозь просвечивается. А посередине – я, маленький человек. Спрятаться негде.
Голоса нет совсем, даже хрипов. Начинаю учить язык жестов.
Совершенно неоправданный страх «не говорить» (это всё ведь совсем ненадолго, скоро пройдёт, подобное уже было, я знаю). Но сейчас мне жизненно необходимо чем-то заменить безголосье. Доверяюсь пальцам и пытаюсь сложить их в подобия букв.
А-Б-В-Г-Д-Е
Словно ребёнок, который только учится говорить.
Ё-Ж-З-И-Й-К-Л
Вряд ли хорошо запомню даже азбуку, но сейчас это даёт успокоение. Некую альтернативу. Подобие голоса.
М-Н-О-П-Р-С-Т
Или меня просто убивает бездействие и режим.
У-Ф-Х-Ц-Ч-Ш-Щ
Просто нужно каким-то усилием занять мозг, а не тупеть, не стираться, как карандашный грифель о бумагу, только не о бумагу, а о белые стены, пока в голове всё не сравняется до такой же пугающей белизны.
Ъ-Ы-Ь-Э-Ю-Я
Ещё неуверенно, подглядывая в схемы на телефоне, составляю какие-то слова из букв-пальцев и радуюсь подобию возможности созидать.
Пишу маме. Пишу подруге. Две ниточки к внешнему миру. Самые дорогие, золотистые ниточки от сердца к сердцу.
Горло болит всё время. Каждую секунду. Не могу уснуть, не могу спать, не могу пить, не могу дышать, не могу быть без этого. Иногда эти иглы уже кажутся чем-то врождённым, чем-то должным.
Может, в эпицентре происходящего боль представляется мне намного большей, чем она есть. Бывает и хуже, верно? Но несправедливости, глупости ситуации это не меняет. Пить витамины, беречься от болезней, укреплять иммунитет почти месяц, приехать и слечь в первый же день. Почему именно я, а не кто-то другой, в конце-то концов… Ведь именно для меня эта поездка была так важна.
Утро четвёртого дня. Сегодня результаты теста. Снова и снова глотаю спреи, таблетки, стараюсь говорить нормально, уверяя врачей (и себя), что уже намного лучше.
До обеда как на иголках. Сколько можно тянуть? Я ещё собираюсь успеть на вечернюю лекцию сегодня.
Тест положительный.
Я переспрашиваю несколько раз в надежде на оговорку, на ошибку. В ответ просят телефон мамы. И говорят собирать вещи, перевезут в другую больницу. Пусто смотрю на две маски – тканевую и сочувствия – на лице врача.
Слёзы, накопленные за эти дни, наконец не нужно заставлять – бегут сами.
В машине находиться физически больно. Кажется, в принципе находиться больно. Всё тело ужасно ломит, а здесь ещё и положение не сменить толком. Дрожь. Дышать больно и тяжело. Жарко. Наверное, температура. Которая, к удивлению, ранее не поднималась, отчего и можно было надеяться на выписку даже с не до конца вернувшимся голосом. А теперь всё.
Вроде бы вижу мир за окном – серая дорога, серые дома-муравейники, серый дождь, люди тоже, кажется, серые, море где-то вдалеке серое. Или это небо? А вроде – только тёмные пятна вокруг. Похоже на одни из моих самых противных снов, когда нужно бежать, а ты вязнешь в пространстве и зависаешь на месте. Или нужно что-то сказать, что-то важное, а ты будто разучился, не можешь. Когда ты просыпаешься, просыпаешься снова, но на самом деле спишь. Но я знаю, что не сплю сейчас. Наверное…
Наверное, это и есть состояние «лихорадит».
Приехали в ночь. Медсестра, которая везла меня, о чём-то переговаривается с другой. Шорох слов, шелест документов. Все они плавятся, каждая из их двух масок, плывут у меня перед глазами.
Да оторвитесь вы уже от этих глупых, бесполезных бумажек! Обратите внимание на человека. Мне плохо… Дайте хотя бы обезболивающее, пожалуйста.
Кажется, последнее точно было вслух. Мир куда-то падает. В темноту.
Температура под сорок. Привычно глотаю таблетки. Всё ещё дрожь. Сижу на лавочке в коридоре, покачиваясь, кажется, снова упаду.
В палате оказываюсь уже после полуночи. Койка впивается в позвоночник. Огромное окно на всю стену. На противоположной стене – такое же окно, только в коридор. Прожектор, снова я в его луче. Подопытная бактерия. В коридоре свет. Не могу уснуть при свете.
Прижимаю Джастина к себе. Прости, дорогой, что и тебе приходится глядеть на эти позорные стёкла, эти белые стены.
Усталость берёт своё.
Кровь с вены. Отвратительно. После этого снова почти что обморок. Ещё уколы. Мне хватает игл в горле, увольте.
В палату ко мне заходят только в комбинезоне и в маске. Как к прокажённой. Я понимаю – ковид, предосторожности, ничего личного. Но всё равно как-то обидно.
С едой тоже сложная система. Оставляют в специальном отсеке, и только после того, как дверцу с той стороны опустят, я могу поднять со своей и забрать жестяные миски. Унизительно. Было бы это ещё едой. Всё, что я ем из больничного – хлеб. И чай пью. Хорошо хоть с этого дня в лагере вспомнили обо мне и стали передавать сухпайки. И вещей привезли.
Есть и не хочется особо. Приятно думать о том, что, вероятно, похудею. Но зеркала нет. И хорошо, что нет. Лицо своё я бы не хотела видеть. Насмотрелась уже в камере телефона – не моё лицо. Чужое. Дрожащие руки тоже не мои. А «голос» и подавно.
На следующее утро просыпаюсь рано. Застаю лучи, падающие на кусок стены и пустую койку напротив моей. Ищу эстетику в этом. Делаю фото. Видимо, наконец-то этап принятия. Или что-то вроде того.
Через телефон – тонкие ниточки связи с внешним миром. В ночь с 21 на 22 февраля долго не могу уснуть. Страшно, тревожно. Просыпаюсь, кажется, не один раз. Или мне опять снится, что просыпаюсь. Я не понимаю. Что происходит.
Мне казалось, истина о мире столь проста, что абсолютно каждый человек должен понимать её. Но это, видимо, не так. Людям до сих пор мало было уроков истории. А собственный опыт всегда дорого обходится.
Всё, я ухожу. В книги.
Если раньше никак не могла сосредоточиться на тексте, то сейчас чтение – именно то, что нужно. Милый Фёдор Михайлович, спасибо за утешение во все времена. «Праздник, который всегда с тобой» – спасибо, мистер Хэмингуэй, за путешествие во Францию. Карандаша нет – отмечаю любимые места ногтем по странице. Перечитываю дважды и проживаю жизни других, но эти жизни ближе мне, они более свои, чем чужая моя теперешняя «жизнь».
Проглотила несколько книг, как таблетки. Но теперь и от них воротит. Лениво повторяю азбуку жестов. Мой голос уже лучше, но я всё равно не хочу говорить – объясняюсь полусловами-полужестами, да и это нужно не столь часто. Тупая прострация. Нет мотивации. Нет желания. Лежу целый день на койке, сплетаюсь с ней позвоночником. Даже лежать – тошно. Нужно что-нибудь… а выписывать всё не собираются.
Вне лагеря я уже больше недели. Кажется. Я бы сказала – вечность. Я путаюсь в днях. Хорошо, что я не датирую записи, а то числа давно превратились бы во всякие тридцатые февруарии и восемьдесят шестые мартобри.
Я была уверена, что эта программа – некий мой шанс больше понять себя, больше понять то дело, которым я думаю заниматься.
Может, писать – вовсе не моё, если уж сама судьба изволила, чтобы я валялась в больнице, а не посещала занятия.
Очередное утро. Привычные смс от родителей и от подруги. Отвечаю. Слабо улыбаюсь родному теплу. Но вот ещё какое-то сообщение. И ещё. Целая череда.
Я вроде бы знаю этих людей, а вроде бы…
Точно. Я ведь изучала биографические справки о каждом перед сменой. Наши преподаватели. Писатели. Но с чего бы? Меня же они не знают…
И они пишут о том, что переживают. Спрашивают, как дела, как чувствую себя, скоро ли выпишут, нужно ли как-то помочь. Подбадривают. Чужие слова тёплым мёдом заливают лёд внутри.
Читаю иступлённо. Перечитываю. Плачу. Лепечу по-детски:
– Спасибо, спасибо, спасибо…
А я так боялась, что вернусь и никому не буду нужна там.
Как же важно осознание – о тебе помнят, тебя ждут, ты нужен. Это даёт ощущение того, что ты правда жив, правда существуешь, а не придумал сам себя. Конечно, от родителей и друзей почти всегда можно получить это, но иногда подобное нужно от незнакомца. Ведь в любви первых уверена и так. Нет, я не обесцениваю – что бы было со мной без этой уверенности, без этих самых близких людей? – но человеку всегда хочется чуточку больше, разве не так?
Я не одна.
Со мной говорят.
Я живу.
Мой голос всё лучше.
Завтра жду выписки.
Пока что я чувствую себя тем мальчиком из «Зеркала» Тарковского: «Я м-могу гов-ворить, я могу г-говорить…»
Пока что я тоже что-то лепечу, заикаюсь, теряю голос. Но когда-нибудь я, как и те, кто пишет мне сейчас, обрету свой настоящий, выделяющийся в толпе голос и закричу печатными буквами по бумаге, на весь мир, умело и уверенно:
– Я могу говорить. Я могу говорить! Я МОГУ ГОВОРИТЬ!
