АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВИЧ — редактор С-кого журнала, влюблен в ОЛЬГУ.
ДМИТРИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ — редактор С-кого журнала, юное дарование.
ОЛЬГА НИКИТИЧНА — редактор С-кого журнала, влюблена в ДИМУ.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ — главный редактор
ИЛЬЯ КОНДРАТЕНКО — мужчина на закате лет, гробовщик-посыльный.
ДИРЕКТОР (СМЕРТЬ)
МАМА
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
СЦЕНА 1.
Маленькая рабочая комната в темно-коричневых оттенках. По всему периметру носятся сотрудники, суетятся. САША перебирает документы на столе, сортирует их по папкам. ОЛЯ скидывает лишний мусор в ведро. ДИМА судорожно двигает стулья к краю сцены.
ДИМА. Это какой-то адский заход. Так ведь и жить вообще нельзя.
САША. Так жалуешься на то, что тебя поставили ответственным за уборку?
ДИМА. Ещё бы! Степан Александрович вообще никогда не скидывал на меня столько обязанностей. Ну, он как бы просто знал, что я свинья безалаберная, поэтому и относился ко мне более-менее снисходительно. А сейчас… о времена, о нравы!
ДИМА заканчивает расстановку стульев, садится прямо перед зрителями. Кладет ногу на ногу.
ОЛЯ. Если твоя квартира похожа на свинарник — это еще не значит, что ты свинья. Просто так сложились обстоятельства. Мужская природа, все дела.
ДИМА. Ого-го-го! Что это: комплимент от нашей достопочтеннейшей примадонны или вселенское провидение? Ни разу не слышал, чтобы ты так ласково обходилась с моими высказываниями.
ОЛЯ. Это, Дима, простая констатация фактов. Ты не свинья. Как минимум потому что я с животными никогда не уживалась.
ДИМА. Да что ты! С Сашей же как-то в одной квартире уживаешься.
ОЛЯ. Сашенька, вообще-то, не животное.
ДИМА. Ну да, Сашенька просто парнокопытное. Ко-зе-рог, как ты говоришь.
ОЛЯ (бросив в ДИМУ степлер). Вот ты всегда таким был. Нет бы хоть слово приятное сказать женщине, приласкать ее чисто по-мужски, а ты только бросаешь свои саркастические фразы, как в дартсе. Нахал! Мы тут не на школьном поле мячик пинаем, а тексты печатные в обороте крутим. Пора бы уже и без ребячества.
ДИМА. Тоска! Может быть мне, мужчине, простое внимание было бы дороже женской ласки. А ты всё о нежности, о любви. Видно, что ты из своей беллетристики вылезла. Вас ведь только и учили, что романчики строчить.
САША. Галерка, а можно, пожалуйста, потише? До прихода начальства осталось 5 минут, а вы тут устраиваете…
ДИМА. …октябрьскую революцию. Следующий шаг — установление диктатуры рабочей партии с последующими всесоюзными присоединениями. Будет у нас свой СССР. Как там в свое время говорил Ильич? Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Долой буржуазию!
САША. Не революцию, а цирк. Нам бы приготовиться надо, речь повторить, а мы всё шуточки шутим.
ДИМА. Ну хоть бы и цирк. Зато какой сплоченный. Прямо как единое коммунистическое государство!
САША заканчивает сортировку, садится возле ДИМЫ.
САША. С вождем в лице меня.
ДИМА. А я думал меня.
САША. У тебя кишка тонка, Митрий. Сгинет с тобой наша страна.
ОЛЯ задвигает ведро в стол, садится рядом с САШЕЙ и ДИМОЙ.
ОЛЯ. Вы главное перед Степаном Александровичем ничего такого не пророните, а то у нас всех будут огромные проблемы.
ДИМА. А вот и наши окна РОСТА! Как всегда громко, бойко и понятно.
ОЛЯ. Ненавижу.
В комнату входит СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Подходит к САШЕ, ДИМЕ и ОЛЕ со спины.
ДИМА. Эх ты, распрекрасная деваха! Так горда и так жестока. А я думал будешь ты жена…
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ(шепотом). Ольга Никитишна? Жена? И чья же?
ДИМА резко отодвигается на стуле, замечает СТЕПАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА.
ДИМА. Жена-то? Чья? Да это, хе-хе, как бы тут объяснить-то…
САША разворачивается на стуле, ласково подает руку ОЛЕ.
САША. Моя. Мы просто свадьбу незадолго до вашего прихода обсуждали, вот он всё и не угомонится. Церемонию мы еще не назначали, только планируем, но жених, как говорится, жениха, видит издалека. Даже и без брошенного букета. Теперь одна жена у него на уме, одна жена…
ДИМА. Саня, баран, ты чего…
ОЛЯ. Коза, Дим, ты же сам сказал.
САША. Как и сам сказал, что Оля скоро будет моя жена.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Это всё понятно-с. Жена, жених, муж, свадьба. Новая ячейка общества. Дети. Вообще да, семья — это дело важное. Даже, наверное, самое важное.
ОЛЯ, опираясь наа руку САШИ, встает со стула. Довольно кивает, указывает рукой на пустое место.
ОЛЯ. Я им обоим так и сказала. Семья, мальчики, семья! Семья и точка. Никакого гаража, никакой рыбалки, никакого футбола — только дети, жена, простота. Не городская романтика, так давно осточертевшая современным Дон Гуанам, а крепкое счастье в кругу близких. (пауза) А вы чего стоите, Степан Александрович?
ОЛЯ, бросив обиженный взгляд на ДИМУ, берет СТЕПАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА под руку, тянет его к стулу.
ОЛЯ. Садитесь. Садитесь-садитесь, голубчик, с меня не станется. Я уж половину рабочего дня так просидела, а вы всё пробегали. Я-то знаю.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ отмахивается, подходит к одному из столов и облокачивается на него. ОЛЯ следует за СТЕПАНОМ АЛЕКСАНДРОВИЧЕМ, тоже облокачивается на стол.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Не надо, Оленька, не надо. Сама посиди — тебе, право, нужнее. (пауза) Семья — это, может быть, и хорошо-с, но всё-таки, дело. Программа… как там она?
ДИМА. Программа в полном порядке, Степан Саныч. Составили с опорой на последние тенденции. Там вам, пожалуйста, и новые отечественные соцсети, и собрания кружков-патриотов, и пятисекционный трамвай, что недавно завезли в Екатеринбург, и самая умная в мире нейросеть — всё-всё, словом. Мы даже включили туда квиз по самым популярным региональным статьям. В качестве интерактива.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Даже так? Очень хорошо.
САША. Дмитрий Иванович забыл добавить, что, помимо письменной редактуры журнальной строки, мы также внесли корректировки в наш график выездных съемок. Бонус на бонус, так сказать. Теперь вместо регулярных выездов с 7 до 9, как это предполагал регламент, мы будем заниматься сводкой информации, предоставляемой другими радиоцентрами. Займемся коммерцией. Будем переделывать неугодный материал и публиковать его от своего лица. Чистый, красивый, новый. Заодно сэкономим время на мобилизации журналистских сил.
ОЛЯ. И деньги. Бензин в последнее время подорожал.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Подорожал так подорожал, да… а с корректировкой — это очень замечательно. Вышло просто замечательно.
ОЛЯ. А что насчет статьи?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Какой статьи?
ОЛЯ. Ну как какой? Я ещё вчера вам присылала черновики статьи для Первой полосы. Вы ответили, что просмотрите их.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ах, черновики…
ОЛЯ. Могу перечитать их прямо сейчас. У меня где-то были распечатки.
ОЛЯ торопливо принялась разворачивать папки с документами в поиске своих черновиков.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Распечатки? Вот эти распечатки? Упаси господи, чтобы ты ещё эти пятитомники с собой носила. Пущай лежат, не трогай. Как время подойдет, так и просмотрю твои черновики. Не сбегут.
ОЛЯ. Черновики-то может и не сбегут, а вот новость…
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. А новость и подавно. Пока вы держите вокруг нее внимание читателей, она не умрет.
ОЛЯ (разочарованно). Вам виднее, Степан Александрович.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Так-то, голубушка.
ДИМА. Степан Саныч, мне, конечно, очень неловко спрашивать, тем более после нашего последнего разговора, но что там по будущему курсу?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Курсу? Какому курсу?
ДИМА. Ну, помните, вы упоминали что-то про вышку. Про смотрителей. Про курс на новую ветку журналистики, правительственные запросы. Сотрудничество, коммерция, ля-ля. Новый веток ещё там…
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ(задумчиво). Помню.
ДИМА. И что?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ достает из кармана конверт, перебирает его в руках.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Чепуха какая-то, вот что.
ОЛЯ подходит к СТЕПАНУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ, пытается заглянуть в конверт.
ОЛЯ. Прям чепуха?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Чепуха несусветная.
ОЛЯ. Чепуха-письмо?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Письмо, милая, что ж ещё.
САША встает со стула, присоединяется к СТЕПАНУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и ОЛЕ.
САША. Письмо серьезное? С уведомлением?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Вроде с уведомлением, да.
САША. И в чем нас уведомляют?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. О новых формах журналистики, хотя я, честно говоря, сам не знаю. (пауза) Я это письмо получил через посыльного, товарища Кондратенко, вчера, ближе к ночи. Часу в одиннадцатом где-то меня сорвали с позднего ужина, я примчался к дому на первом же такси. И там, знаете, прямо как в Царевне-лягушке: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо. Ну а в яйце вместо иглы мелким таким сверточком конверт. А в конверте письмо. (пауза) Кондратенко, понятное дело, ни сном, ни духом — ничего об отправителях не знает, только псевдоним, но а мне-то толку? Я его вопросами облебезил, ну и конверт получил. Расписался, с формальностями, и до свидания.
ДИМА. Расписаться-то вы понятно расписались. А конверт почему не открыли?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Таки товарищ Кондратенко говорил в редакции его открыть. И никак иначе.
САША. И вы просто ему поверили? Наслово?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ну а с чему бы мне ему не верить? Святой человек, 40 лет уже как в посыльных работает. Ему, знаете, немудрено верить. Даже, как бы это, надобно верить.
ОЛЯ. Предположим надобно. Ну а копия расписки где? Квитанции?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Не шли.
САША. Если сверху слали, так и не пришли бы. Это у них порядок отправления такой. Анонимный.
ОЛЯ. А ты когда успел там поработать? Откуда тебе знать?
САША. Просто знаю. Логика.
ОЛЯ(насмешливо). Логика!
ДИМА. А откуда вы вообще знаете, что там точно письмо, а не обманка какая-то? Сейчас многих так разыгрывают. Мол, вам письмо важное пришло, срочно получить надо. А там “бац” и пусто!
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Кондратенко говорит, что письмо. Значит письмо. И спорить я на эту тему не буду.
ДИМА. Ну хорошо. Раз письмо, то давайте прямо сейчас его и откроем. Чего ждать?
ОЛЯ. Я за. Если открывать, то без промедлений.
САША. Вот и поймем, соврал ли Степану Александровичу Кондратенко, или не соврал.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Нет, друзья мои, это всё, конечно, очень интересно, но давайте, пожалуй, без меня.
ОЛЯ. Степан Александрович, вы чего?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Приказ, Оленька, приказ. А я всю жизнь с приказами считаюсь, так и сейчас, пожалуй, считаться буду.
ДИМА. А чей приказ?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Как чей? Ихний.
САША. И вы даже глазком не посмотрите?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Даже глазком не посмотрю.
ДИМА. Так ведь это провокация!
ОЛЯ. Они нас прямо как в “Десяти негритятах” выкуривают. Хотят, чтобы мы наедине остались, конверт открыли, а потом в дурмане переубивали друг друга.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Значит останетесь, и ничего с вами не случится. Со мной ведь за столько лет полюбовного сотрудничества ничего не случилось.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ заворачивает рукав рубашки, смотрит время на наручных часах.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ой-ц, уже 3-й час! Всё-таки делу время, а потехе… бежать надо. Вы с этим уведомлением разберетесь, я уверен. Уж всяко разберетесь. И не с таким разбирались. А мне бежать надо.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ отдает конверт в руки ОЛИ, направляется к выходу.
ОЛЯ. А если там, с уведомлением, ещё и распоряжение будет? Как кот в мешке. Куда нам его девать?
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ (торопливо). А вы мне смс-ните, я и приеду, как дела закончатся. А сейчас да. Работа, работа. Дела-дела. Побежал.
СТЕПАН АЛЕКСАНДРОВИЧ уходит.
ДИМА. Н-да… Степан Саныч всегда такой. Как закинет удочку, постоит, репу почешет, а по итогу рыбу-то не выловит. На нас оставит.
САША. Очередная редакционная загадка. Все как он любит. Помнишь же, как он раз сказал: “Вот если бы журналисты были в некотором роде детективы, то всё в нашей профессии сложилось бы”.
ОЛЯ. Так мы и есть первоклассные детективы. Вон как работаем с такими требованиями уже 2-й год.
ДИМА. Зато до 3-го года нам как до Луны.
САША. Не драматизируй.
ОЛЯ. Драматизируй-не драматизируй, а конверт всё-таки надо открыть.
ДИМА. Открывай. Не мы же его в руках держим.
САША. Резон. Не мы.
ОЛЯ. Ах, мужчины. Ни стыда, ни совести.
ДИМА (передразнивая). Ни стыда, ни совести!
ОЛЯ подходит к краю сцены, оттаскивает один из центральных стульев назад. Встает на него, разрывает конверт. Достает оттуда небольшой листок с официальными печатями. Аккуратно разрывает его по углам, поднимает. Прочищает горло, прежде чем начать чтение.
ОЛЯ(читает). Работники С-кого журнала уведомляются о замене главного редактора в связи с низким коэффициентом доверия. Вакансия, в настоящее время занимаемая Степаном Александровичем Вернилкиным, будет освобождена и доступна для занятия действующими сотрудниками редакции в любое время. Конкурс будет проводиться с известными вам условиями. Каждая сенсационная публикация в рамках С-кого журнала будет рассматриваться нами как ваша индивидуальная работа в ходе вакансионной гонки. Автор лучшего новостного заголовка будет исключен из гонки и представлен к должности внеочередно. Ваше будущее в ваших руках. До встречи на новой должности.
ОЛЯ спускается, сворачивает листочек и медленно, как бы в раздумьях, садится на стул.
ОЛЯ. И больше ничего.
Позади нее остаются стоять в тени ДИМА и САША. В комнате воцаряется гробовая тишина. Только где-то вдалеке скрипит дверь.
Занавес
СЦЕНА 2.
Интерьер квартиры, резко контрастирующей с интерьером комнаты редакции. Стены светлые, резные. В помещении много окон, за окнами — темнота. Посреди сцены стоит скромный диванчик и прикроватный стол. Рядом — роскошный торшер с абажуром. На диванчике сидит ОЛЯ. В руках у неё “Десять негритят” Агаты Кристи. В кресле справа сидит САША в очках, перечитывает письмо. По комнате кругами ходит ДИМА.
ДИМА. Уведомление для С-кого журнала. Вона как они решили всех нас повыживать.
САША. Всему должно быть логичное объяснение.
ДИМА. Логическое объяснение? Правда? Логическое объяснение? Печати подлинные, но подписей нет. Уведомление нелепое до жути.
САША. Степан Александрович уж точно должен что-то об этом знать.
ДИМА. Что знать, Сань? Он даже конверт не открывал, не то что само письмо. Ему такое могло только сниться. Ни один здравомыслящий главред не станет думать, что верхушка захочет втихомолку его скинуть. Ещё и посреди года!
ОЛЯ. Только, наверное, наш. Но, кажется, ему давно уже всё равно. Раньше ведь ходили слухи.
ДИМА. Те самые? Об его увольнении?
ОЛЯ. Увольнении по собственному желанию. Это еще безумнее.
ДИМА(эмоционально вскидывая руки). Бред-ни!
ОЛЯ. Знай как знаешь, а всё-таки такие слухи были.
ДИМА подходит к ОЛЕ, рукой разворачивает её лицо к себе. ОЛЯ сердито смотрит ДИМЕ прямо в глаза.
ДИМА. И что, он типа должен был уйти? Без восклицаний, претензий, проклятий? Без нравоучений молодежи? Ты вообще рожу его видела? Усы, складки ещё эти? Возраст почетный, стаж, профессиональные уловки? Он же как на тебя посмотрит, так взглядом и испепелит.
ОЛЯ скидывает руку ДИМЫ, отодвигается к краю дивана. Перебирает волосы, высматривая содержимое письма в руках САШИ.
ОЛЯ. Как по мне, ты всех виноватыми не сделаешь. Письмо нам, по крайней мере, было написано без восклицаний и лишних сентенцией. Всё четко и по делу. Конкурс, гонка вакансий и одна должность главного редактора. Если бы я так не любила Агату Кристи, привела бы в пример что-то более оригинальное, но, правда, у меня в голове сейчас только одна она. Мы с вами остались одни на необитаемом острове, а посреди вода — алая-алая, как наша личина.
САША(проводя пальцем по листку). Опять “Десять негритят”?
ОЛЯ. Вообще да, но… суть немного не та. Это не детектив. То есть “Десять негритят” — это, конечно, детектив, но не наша с вами ситуация. Мы не сыщики и не расследователи, нам вообще должно быть всё равно на эти анонимно-правительственные уведомления. Должность предлагают? Ну и ладно! Пусть. Пусть кто-то хитрый и жадный её заберет. А потом огребет по самое не хочу. Эта ягодка не наша, поверьте мне, наша еще поспеет.
ДИМА. И ты правда в это веришь?
ОЛЯ. Я верю в то, что нельзя идти на поводу у собственных демонов. Даже если эти демоны на первый взгляд кажутся разумными.
ДИМА. Журналисту желательно ни во что не верить. Ни в демонов, ни в разум.
САША. А ещё желательно не размениваться типичными литературными фразочками в ситуации, которая к этому не располагает. Нужно решить, как мы поступим — только и всего.
ДИМА. Поступим просто. Возьмем и получим должность!
ОЛЯ. Дима, ты хотя бы слышал, что я говорила до этого?
ДИМА. Слышал. И слышал прекрасно. Степан Саныч, вообще-то, уже на скамье запасных. У него во время рабочего забега, считай, коленку выбило — настолько стар. (пауза) К чему лицемерие? Нужна честность. Ему уже давно не до журналистики, а вот нам… Такая возможность предоставляется раз в 5, нет, в 10 лет! Я бы не стал якшаться, а просто взял и воспользовался ею.
ОЛЯ. И забил на моральные принципы?
ДИМА. Никто не сказал, что на них нужно забивать. Журналистика, вообще-то, не преступление. Мы никого не грабим и не убиваем. Мы работаем со словом и событием, которое его предваряет. Это филигранная работа.
САША. Оль, мы ведь в самом деле никого не грабим и не убиваем, а значит вполне себе вписываемся в рамки законов. Быть может это самый логичный вариант развития событий на данный момент, почему бы нам просто не попробовать?
ОЛЯ. И ты туда же, Брут?
САША. Уж прости, Цезарь.
ОЛЯ. Невероятно!
САША. Оль, ты воспринимаешь все слишком близко к сердцу. В этом нет ничего страшного.
ОЛЯ. А то, что мы разделимся? Это тоже не страшно?
ДИМА. Тем лучше. Шанс 1 к 3.
ОЛЯ. Дима, ну как же ты не понимаешь! Дело не в шансах, не в должности, а в случае. Мы всё это время работали как команда. Шли рука об руку, делали всё слажено, быстро, четко, а тут бац — ситуация: разделитесь, разуверьтесь. Это же нельзя так просто взять, собрать и выкинуть. Мы семья!
САША. Никто и не говорит, что мы прекращаем быть семьей. Мы семья. Всегда были, есть и останемся.
ОЛЯ. Но эта ситуация…
ДИМА (перебивая ОЛЮ). Эта семья не может существовать, пока есть эта вакансия. Покончим с ней, и дело с концом. Снова сойдемся на берегах, как Три мушкетера. И заживем по-новому!
ОЛЯ. Как Три мушкетера? Дима, ты, кажется, совсем выжил из ума.
САША. Сойдемся. А пока будем держаться порознь. Так будет правильно.
ОЛЯ. Правильно?
САША. Ситуация странная, я согласен. Но у нас нет времени на сомнения. Нужно действовать.
ОЛЯ. И ты предлагаешь уйти? Просто взять и уйти?
САША. Нет. По крайней мере не сейчас. Предлагаю не разделяться сначала, но по воле случая… придется, да.
ДИМА. Да, Тимофеевич, да. Это правильно. Это логично. Это надо. Я слышу умные слова впервые за долгое время!
ОЛЯ. Как это может быть правильно? Это же бесчеловечно!
САША. Такова жизнь. Её не сложишь, как дважды два.
ОЛЯ. Бесчеловечность, эгоизм, безразличие, безнравственность — это ваша жизнь, да?
ДИМА. Если исключать общие экспрессивные черты, то… да.
САША. Дима!
ОЛЯ. Значит это не моя жизнь.
ОЛЯ встает с дивана и поспешно удаляется. САША приподнимается с кресла, движется по направлению к выходу. По инерции протягивает руку вперед, но резко останавливается. ДИМА тоже останавливается на месте.
САША(не оборачиваясь). Дим, поди лучше ты за ней, а?
ДИМА. С чего это я? Ты же уже подорвался.
САША. Ты знаешь с чего. На улице темно, холодно, а она девушка. Беззащитная.
ДИМА. Боюсь, это уже давно не моя проблема.
САША. Ты всё за старое, да?
ДИМА. А я и не переходил к новому. Жил только себе потихоньку, никого не трогал, мысли давил.
САША. Сколько вы уже избегаете друг друга? Месяц? Два?
ДИМА. Достаточно, чтобы я никому об этом не отчитывался. Ты не моя мамка.
САША. И как ты, доволен своим положением?
ДИМА. Больше некуда. Каждый день благодарю Господа Бога за то, что он меня от нее избавил.
САША. Эх, Димка-Димка…
ДИМА. Невелика потеря. Тоже мне, тюфтя.
ДИМА подходит к дивану, небрежно скидывает книгу ОЛИ на пол и садится посередине. САША идет по направлению к ДИМЕ. Встает прямо за ним, по-дружески опускает руку ему на плечо.
САША. Ты обижен на нее. Очень.
ДИМА. А разве не должен?
САША. Должен. Я знаю, что тебе было больно, но она в этом не виновата.
ДИМА. Виновата. Еще как виновата. Виновата в первую очередь!
САША. Но ты не дал ей высказаться. Думаешь, у неё не было причин?
ДИМА. У женщин всегда есть причины для того, чтобы разорвать любовные узы. Только мужчины почему-то догадываются об этом только тогда, когда становится понятно, что дела — хуже некуда. Я слепо верил ей, и что? Что я получил взамен? Кровавую правду, второе распятие Христа. Я обнажился грудью и теперь у меня там не сердце, а дыра. Черная-черная, страшная дыра. И сквозит она хуже, чем осенний сквозняк. Да и зимний, кажись, тоже.
САША. Ты всегда был прирожденным романтиком. И ритмика у тебя всегда такая была — философская.
ДИМА. Философская? Шутишь?
САША. Может и шучу. Но это не отменяет твоего безбашенного шарма.
ДИМА(рассерженно). Точно, надо мной и моим шармом можно ведь только смеяться.
ДИМА сбрасывает руку САШИ со своего плеча, встает и идет к выходу.
САША. Дима, ну постой, куда же ты, а?
ДИМА. Жену успокаивать! Хотя что уж там? Жена она не моя, а твоя. Так ведь вы сказали тогда, в редакции, правильно?
САША. Дима…
ДИМА. И подавитесь.
ДИМА уходит.
САША. Была бы, может, и моя, если бы не твоя дурная голова. (пауза) Это пиьсмо, эти эмоции, этот воздух — всё здесь какое-то не свое, чужое, театрализованное. Мы словно в невидимой паутине, и всё барахтаемся, и барахтаемся — так, понарошку, как сонные мухи, чтобы пожить ещё с денёк, на мир поглядеть. А мир этот, кажется, вот-вот схлопнется — сомкнется по краям, разделится на матрицы и задушит нас своей непропорциональностью. Он уже меня душит, я чувствую.
САША подходит к краю сцены, поправляет воротник своей рубашки, пытаясь глубоко вздохнуть. Достает из кармана записку и кидает её на пол, притаптывая. Поднимает книгу ОЛИ, аккуратно протирает ладонью и кладет на диван.
САША. Ещё эта должность, как на зло. Предвестница кошмара. Как послание какое-то, проверка. Ну ничего… все еще ничего. Все еще можно исправить. Главное семья, дружба. И ничего. Больше ничего не надо.
САША опускается на пол, краем рубашки протирает лицо. Тяжело вздыхает.
САША. Ничего не надо…
Занавес
СЦЕНА 3.
Дорога. На фоне — два светодиода, спереди, прямо напротив них, сидит ОЛЯ. В руках у неё руль. Слева пустое сидение.
ОЛЯ. Так ведь и живешь всю жизнь сама не своя. Не со своими людьми, в сплошном разочаровании. (Пауза) Стала журналистом, прямо как в детстве мечтала. Как маме обещала. Статьи писала, носилась, как собака, по всему городу, удачу за хвост ловила, вдохновение ложками из омута черпала, а толку? Толку?? Думала здесь, со мной, будут работать не люди, а настоящие гиганты — все благородные, смелые, сильные, честные. Слову цену знающие, в правде толк видящие. А на деле-то что? Вся эта система ссохлась и начала разлагаться, прямо как люди, которые в ней были. (пауза) Я их всю жизнь знала! Этих вот, острозубых, еще со студенчества. Добрые, честные люди — без знаков и претензий, самые подлинные и настоящие — превратились в меркантильных снобов, стоило только какому-то шутнику подбросить главреду записочку с квитанцией. И Саша, и Дима, и Степан Александрович — все сгнили, все пропали, всех уморили в этой бездушной системе. И будто нет ничего важнее должности, денег. Будто нет этого ощущения гордости за приятельство, за теплоту близости. Будто нет семьи, будто нет любви! (пауза) Таким предательством убивают, чего уж там говорить. А эти…
Один из светодиодов гаснет, ОЛЯ резко разворачивает руль, пытается сдвинуть его с места. Руль трясется в руках ОЛИ.
ОЛЯ (кричит). Эти думают, что бессмертны в своей корысти и зависти. Мамочки!
Второй светодиод гаснет. ОЛЯ роняет руль, падает. Повсюду — темнота.
