Так уж вышло, что Пётр Семёнович Мельников очень любил смотреть на небесный свод. Ему всегда казалось, будто звёзды — драгоценные камушки, рассыпанные по небу в качестве подарка высших сил.
Мельников был человеком стройным и высоким, каких порой не сыщешь днём с огнём; его же очи серыми, с отголосками безумия где-то там, внутри: говорят, глаза — зеркало души; что там думать, зеницы его и правда были будто стеклянными; казалось, вот-вот рухнут и разобьются, показывая настоящую сущность своего обладателя.
Сегодня Мельников вновь проходил по знакомому переулку; Петербург казался ему до ужаса нудным и серым, будто бы совсем заурядным; мысли сами лезли в голову, хотелось кому-то высказаться, пофилосовствовать — был он до мозга костей прагматичным человеком, — но в округе все только шептались, наверняка о нём, как и вчера: увы, Пётр Семёнович снова идёт спускать деньги своей замужней сестры.
Он направлялся в игорный дом: считая, что для него достойной работы в этом городе не найдётся, Мельников пропивал и проигрывал все деньги, что высылала ему сестра Дарина Семёновна.
Когда наконец он очутился в пункте назначения, как и всегда, услышал шуршание ковров и тиканье часов; в моменты поражений казалось, будто даже стрелки замедлились — так быстро билось сердце; стук этот отдавался в груди глухим беспомощным эхом здравого смысла, достойного восхищения — Мельников не совсем, пожалуй, осознавал, что порой делает и какие суммы ставит на кон.
Пётр Семёнович и сам не понимал, почему ноги вновь привели его в сие место — дал ведь себе слово, что завяжет с этим делом, — то ли из-за скуки и обыденности серых деньков, что так хотелось скрасить небольшой радостью (как говорил сам Мельников, для каждого радость — что-то своё), то ли из-за любви к огненному азарту и спокойствию после выигрыша, подобному цветам Ивана-да-Марьи — в них сочетались жгучие язычки пламени да умиротворённые капли бесстрастной водной глади.
Он сразу же сел за стол, закидывая ногу на ногу и ожидая того, кто осмелится с ним сыграть. Вот что значит «дурная привычка» — сколько не отговаривай себя, всё равно уж изменить ничего не сможешь.
К нему подошёл человек лет сорока — раза в два старше его. Он был худ, конечности его можно было сравнить со спичками — до того тонкими они казались. Глаза его были опущены, будто подавлены чем; с лица однако же не сходила лёгкая улыбка. В руках он держал чёрный дырявый зонт.
— Я к вам не из-за игры, — проговорил он, и его губы тут же растянулись в ещё более широкую улыбку. — Разрешите представиться; имя моё — Василий Владимирович Тихонов.
Мельников состроил недовольное лицо, но всё-таки пригласил Тихонова сесть жестом. Тот охотно исполнил волю Петра Семёновича.
— Раз уж нужно что-то, говорите, не стесняйтесь, — промолвил раздосадованный сорванным вечером Мельников.
Тихонов обрадовался ещё больше и начал говорить:
— Вы ведь Пётр Семёныч Мельников, я правильно понимаю-с? — уточнил он, складывая руки домиком; Мельников молча кивнул, а Василий Владимирович продолжил: — Понимаете-с, наслышан я о вас. Столько слухов, столько слухов! Становится аж не по себе, честно-с… Говорят, будто ваша замужняя сестра высылает вам большие суммы, а вы, извольте продолжить… А вы всё проигрываете да пропиваете-с… Вот я и…
— Может оно и так; какое вам дело? — прервал монолог Тихонова Мельников. — Я был бы воистину рад, коль никто не плёл обо мне паутину лжи.
— Да вы послушайте, сударь, не держите обиду на меня-с, — продолжил Василий Владимирович. — Я вам не хочу зла, только добра. Знаю я, что вы человек до ужаса прагматичный, да какой-с!
— Вот и не вмешивайтесь в мои личные дела, — ответил Пётр Семёнович. Сказав это, он заметно выделил предпоследнее слово, давая понять, что такие мысли оскверняют его натуру: всё это ужасно ему не нравилось, раздражало и злило. — Раз уж вы здесь, не хотите ли сыграть со мной партейку?
— Нет-нет, что вы-с, — промямлил Тихонов. — Я сам с этим завязал и хотел надоумить вас. Понимаете-с, был я когда-то точно таким же, как вы. Работу бросил, учёбу бросил, всё пропил! Пропил, пропил! И хотел вас отучить. Не хочу, чтобы повторяли вы моей судьбы, сударь! Я сейчас крайне беден — всё тогда пропил и проиграл-с! А теперь приходится работать сутками. Одумайтесь. Сестра ведь ваша тоже не вечна-с — сколько она сможет вам деньги высылать? Она надеется, что вы найдёте себе работу достойную, будете зарабатывать! А вы всё играете да пьёте-с.
— Что вы, — Мельников сжал зубы, — ничего подобного. Я искал себе работу, но никакое дело в этом городе мне не подходит. Понимаете, я сторонник той теории, которая гласит, что если что уж и предопределено, так тому и уготовано случиться. Жизнь, знаете ли, вечный фатум.
— Фатум, фатум… Сударь, и вы считаете, что вам предопределено судьбой бездельничать? Ерунда это всё: пусть вы и прагматичны, да придерживаетесь не того, что следует, а того, чего сами хотите-с, — заключил Тихонов; он, кажется, выглядел теперь более серьёзным. — Но жизнь порой поворачивается против нас и наших желаний-с; так вот, ей богу, бывает.
После этих слов он поднялся со своего места и протянул Мельникову дырявый зонт.
— Я вижу, вы тут будете ещё долго-с. Возьмите зонт — сегодня многие поговаривают о славном ливне.
Не дождавшись, пока Пётр Семёнович примет его дар, Василий Владимирович поставил зонт рядом со столом и направился к выходу; окинув Мельникова хмурым взглядом в последний раз, он покинул душное помещение.
«Вздор, — подумал Пётр Семёнович. — Ничего не понимает этот Василий Владимирович. Вот же бестолочь».
И начал искать нового противника для игры в карты. Сегодня он вернётся домой и будет снова смотреть на звёзды из окна.