XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Сашка не любил цветы. Он вообще мало чего любил, но цветы с детства стали для него самым неприятным предметом в доме. Каждый месяц его мать, Анастасия Константиновна, приводила в небольшую двухкомнатную квартирку разных мужчин – то это были начальники бухгалтерского отдела, то слесари и разного рода ремонтники, то обычные рабочие музеев и библиотек, в которых она подрабатывала. Сашка всегда видел их со своей дальней комнаты, которая напрямую через коридор выходила в прихожую. Он никогда не знал этих людей, да и не пытался их узнать. Зачем, раз через пару часов они исчезнут так же быстро, как и появились? Спустя годы, десятки лет они вовсе стали чем-то общим и единым – все с щетиной, в каких-то нелепых блестящих костюмах или вязанных жилетках, с кипой бумаг или книг. Пусть некоторые отличались своими повадками, вроде высокого и тонкого заикающегося голоса или нервных ужимок, но неотъемлемым элементом каждого из этих мужчин стал букет цветов, который так торжественно вручался Анастасии Константиновне, а она, с дежурной улыбкой, всегда делала вид, что очень удивлена неожиданному презенту. Даже букеты были все похожи друг на друга – красные розы или белые хризантемы, обернутые в целлофан с белым кружевом. «Ну и безвкусица», – думал Сашка и отворачивался к другой стенке, чтобы не видеть прихожую.

Цветы всегда стояли очень долго, больше положенного им срока жизни. Анастасия Константиновна освобождала для них большой прозрачный графин, на котором красовались выбитые по стеклу павлиньи перья. Это был любимый графин матери Сашки, давно подаренный ей одним из ухажеров. Букет первые дня три действительно радовал глаз – розы оставались свежими и хризантемы не осыпались. Но спустя неделю на него уже слетался рой мух и мошек, облепляя каждый бутон. Лепестки теряли цвет, стремительно засыхали и начинали гнить. Ко второй неделе этот веник некогда благородных и гордых цветков уже больше напоминал сушеный трупик, шелестящий при каждом сквозняке и издающий неприятный запах сырости. Сашка всегда обходил гостиную, в которой стоял графин, стороной – так сильно ему был неприятен этот букет, подаренный каким-то мужчиной. Его воротило не столь от самого факта сосуществования рядом с этими цветами от чужого человека, сколь от осознания, что каждый месяц в их доме что-то полностью начинает и заканчивает свой цикл – сначала благоухает и радует, но после увядает, умирает и разлагается.

Боялся ли Сашка смерти? Вероятно, что да. Но кто её не боится? Разве что глупец, который живет одним днем и не задумывается о планах, или же ребенок, который еще не смыслит в жизни, да и в смерти не разобрался. Но Сашка уже давно не ребенок – ему уже 33, и он вовсе не глуп собою. Он жил по очень простому смыслу – прошлое неизменно, настоящее мимолетно, а будущее недостижимо. Вычитав эту фразу в некой критической статье еще будучи подростком, Сашка так сильно впечатлился, что это короткое изречение стало девизом его жизни. Трактовал он его, конечно, как предполагается человеку мыслящему, по-своему, и выбрал цель – достичь всего фантазийного и далекого из своих идей. Потому все его будущее ему виднелось настолько ясно, что настоящее для него сделалось туманным, а прошлое стало темнотой.

Много часов было потрачено на то, чтобы выстроить идеальный план всей жизни. Сначала, лет в 7, Сашка хотел работать пожарным, чтобы спасать людей. Он не понимал восторга взрослых – все они думали, что ребенок растет добрым и самоотверженным, потому хочет помогать другим. Но Сашка об этом совсем не задумывался, ведь в душе больше ему была интересна не работа, а овации и благодарность за спасение. Он уже строил представления о прекрасной молодости – после очередного боя с огнем, Сашке падают на плечи девушки, старушки рядом плачут от счастья, а мужики крепко жмут руку и называют пожарного настоящим героем.

Но к годам 13 огонь в его душе угас. Он стал все чаще забываться и задумываться, редко общался с близкими людьми… одним словом, Сашка начал взрослеть. Будущее его ускользало, обманывало его и давало ложные надежды. Мальчик так испугался только возможности потеряться в этом неопределенном состоянии между нынешним и еще не случившимся, что точно для себя определил – настало время искать новые ориентиры для того, чтобы не сбиться с пути. И, признаться честно, замену предыдущим идеям и мечтам он нашел удивительно скоро и в неожиданных вещах.

В то время Анастасия Константиновна работала в большой городской библиотеке. Несмотря на всю однородность и скуку её обязанностей, еще весьма молодая женщина трудилась изо всех сил – больше из-за своего интереса, чем от желания наращивания темпов и оборотов. Она бегала между высоких стеллажей, сметая подолом длинной юбки пыль с нижних полок, расставляла книги по номерам и в алфавитном порядке, постоянно забывая порядок букв после «П», писала длинные отчеты о сроках сдачи научных пособий и учебников. По воскресеньям каждые две недели проходили литературные вечера, на которых претенциозные поэты зачитывали свои белые стихи, грустные девушки томно пели под гитарные аккорды, а взрослые седые мужчины и женщины постоянно спорили о размерах и оптимальных объемах идеального и выверенного произведения. Все они были частью богемного общества, но кто-то из них действительно был, а кто-то пытался казаться, сливаясь с окультуренной толпой. Анастасия Константиновна всегда себя чувствовала чужой на этих вечерах – она была мебелью, удобным кофейным столиком и подносом, торшером и радио. Она была всем, но только не участником сего культурного мероприятия. Стихотворения пролетали сквозь нее – она совсем не любила поэзию и ничего в ней не смыслила; никчемные споры ей осточертели очень быстро, и она перестала в них даже вникать и вслушиваться – чаще выдуманные смыслы перекрывали настоящую суть. Так что Анастасия Константиновна сидела на диванчике рядом, усердно изображая на лице увлеченную гримасу, иногда приподнимая бровки домиком и открывая рот от удивления. Бывало, что Анастасия Константиновна оставалась до ночи в будние дни в библиотеке – то ли ее привлекал молодой заведующий с мягкой улыбкой и в замшевых штанах, то ли она совсем терялась в этой суетливой работе, лишь бы забыться. Забыться она все-таки хотела намного больше, чем влюбиться, ведь она была сильно уставшей душой, которой сложные чувства уже не по ее нежным сердечным силам. Женщина старалась создавать себе напряженный долгий день, что даже, бывало, забывала пообедать или поздороваться со всеми коллегами, чтобы к концу дня чувствовать себя бессильной – только в таком случае она могла позволить себе отдых. На выходные она всегда приносила домой несколько больших стопок книг, которые необходимо было подлатать. Всегда это ответственное занятие она поручала Сашке, а сама она проводила вечера либо в тихой слабости духа, либо в компании мужчин, у которых она всегда отличалась высоким спросом и интересом.

Сашка был рад такой внезапно появившейся обязанности. Каждые выходные его подогревал интерес перед приходом матери – какие книги будут на этот раз? Медицина? Французские романы? Философские трактаты? Может быть повезет и попадутся приключенческие повести? Когда гудел дверной звонок, мальчишка сразу же после открытия двери жадно отбирал всю кипу книг и нес к себе в комнату, сразу вооружившись клеем, скотчем, ножницами и тонким ножичком-скальпелем. Все выходные Сашка почти не выходил из своей спальни и даже не подпускал к себе мать – он выполнял особые сокровенные и интимные ритуалы, которые никто не должен видеть. Он аккуратно развязывал ленточку, которой были скреплены книги, и никогда эти ленточки он не выбрасывал, а бережно хранил – каждая для него становилась особым воспоминанием. Взяв в руки верхнюю книгу, для начала Сашка ее со всей внимательностью и сосредоточенностью ее изучал. В первые разы он вовсе ничего не понимал в изданиях, в ограниченных тиражах и эксклюзивных лимитированных обложках, но со временем для него самый большой восторг стали приносить старые книги, хорошо сохранившиеся, с запахом старины. Он ювелирно перелистывал странички, зорко и точно высматривал все карандашные пометки и стирал их, заклеивал заломы на корешке и выравнивал согнувшиеся листики. Такое сильное наслаждение он испытывал от этой почти хирургической операции, что подходил к каждому действию с особой точностью и осмотрительностью. После всего, он выстраивал книги в алфавитном порядке, стараясь подражать своей матери в работе. Большая часть и самая ответственная была позади. Сашка, начиная с самой крайней книги, очень вдумчиво читал аннотацию и снова открывал первую страничку. Теперь предстояло чтение. Он не сразу пристрастился к этому занятию, а лишь через время, когда во время своих ювелирных работ начал всматриваться в слова, которые слагались в предложения и абзацы. Больше всего внимания он уделял книгам по медицине и художественной литературе, в которых была смерть. Нет, Сашка не имел никаких чудовищных задатков, что же! Он, как и любой ребенок, узнав основы жизни, хотел изучить и основы смерти. Так что все виды разложения, болезни, приводящие к летальному исходу, трагичные истории о смертельной любви и о муках судьбы, о загробной жизни – все было изучено в ближайшие несколько лет. После читалось почти что всё – философия, лирика русских и зарубежных поэтов, критические статьи, политические трактаты, различная проза… Так Сашка наконец развеял туман будущего и смог спокойно в нем жить – он захотел стать писателем, настоящим великим писателем.

В этом деле он чувствовал свою исключительность – никто более не мог с таким чутким пристрастием относиться к книгам как он. Сашке, как и любому ребенку, хотелось чувствовать себя особенным, но для матери он таким не стал – с Анастасией Константиновной у него были дружеские, но весьма напряженные отношения, слишком уж он не любил ее отрешенность от мира, вечную беспричинную взрослую тоску и не понимал ее неожиданных вспышек активности, во время которых она бежала на встречи со всеми людьми мира, но только короткие часы проводила со своим сыном. Сашка явно был не в мать, хоть чертами лица вышел уменьшенной ее копией. Характером он рос любознательным и весьма тяготеющим ко всему неизведанному, но с ужасным и губящим желанием всегда быть лучшим. Его особенность и одаренность должны видеть если не все, то знать точно – Сашка очень даже способный и сможет многое. Потому будущее его было не земное, а очень даже космическое. Он, по своей наивности, не хотел проходить через тернии к звездам, потому сразу мечтал о замечательном будущем, а предстоящие преграды он даже не представлял.

Так он и вырос. Наивная детскость в нем не ушла, а только укрепилась – мать и преподаватели не заметили его маленьких шажков к званию «великий писатель», так что он оградился от них совсем, закипев неизъяснимой злостью и неудовлетворенностью. Он писал много и мало, часто и редко, просто и сложно — лишь бы его заметили. Но сколько бы он ни просил Анастасию Константиновну отнести его рукописи в библиотеку, в редакцию или на литературные вечера под предлогом того, что «она уже там свойская», мать обычно отказывалась. Нелюбви она к сыну не испытывала, но такое рвение пыталась в нем слегка подавить, чтобы не зазнался. Увы, у нее этого не получилось, а только укрепило в ребенке желание стать лучшим не только для близких, а для всего мира.

Больше всего в будущем он видел свою славу – видел отчетливо, красиво, с лоском и блеском. Единственная его любовь жизни – книги – уже переросла из цели и стала средством получения своего имени. Сашка с каждый годом все больше и больше ненавидел, когда к нему обращаются как-то «по-детски», вроде Саньки, Шурика и того же Сашки, особенно когда это делает его мать. Он, узнав о множественных чеховских псевдонимах, тоже решил отличиться и выдумать себе новое имя, которое он зарекомендует в литературных кругах – Искандер. Звучит величественно и даже как-то исторично. Сразу он представил его во всех журналах и критических статьях.

Но его книги и рассказы с «новым именем» не приняли. Не приняли бы и со старым. Сказали, что банально и скучно, обычно и обыденно. Сашка сразу понял, что его там сидят явные недоучки, никак не прославившиеся, потому и обижены они на весь мир, а настоящих талантов не хотят пускать на полки. Он тут же на них обозлился, но попытки переписывать рассказы и книги и снова присылать на рассмотрение не прекращалась.

После очередного посещения издательского центра, в котором уже только по шаркающим шагам, звонкому громкому голосу и розовой папке с выбитой надписью «Искандер (Александр Г.). Повести, рассказы, романы» местные рабочие узнавали Сашку, он стремительно выбежал на улицу. Снова неудача – к своим 33 годам он нигде так и не публиковался. Все больше и больше в нем кипело чувство несправедливости – почему, почему не он? Почему у других, у полнейших бездарностей, всегда есть колонка в журнале, их произведения не застаиваются на полках книжного магазина, их цитируют и берут глупые интервью, где они говорят, что писательство – это легко? Писать может и легко, но получить зеленую карточку одобрения от старикашек в издательствах – куда сложнее!

Остановившись у скамьи в парке с прудиком рядом, Сашка вспомнил одно старое и весьма неприятное чувство, которое он испытывал в детстве. Чувство неизведанности. Сейчас ему стало так отчетливо ясно, что будущее его снова покрывается дымкой. Сначала становится неразличим один элемент, потом другой, за ним опускается густой туман и сверху давит мгла. Резкое волнение в груди охватило его. Сашка обомлел, руки охладели, а темнота в голове начала перетекать в глаза. Некогда такой звучный голос не мог издать и писка, лишь тихий хрип. Паника поглощала его так стремительно, что он не успевал дышать и начал жадно глотать воздух, как будто хватаясь за него, как за последнюю возможность спасения. Он, шатаясь, побежал к воде, чтобы освежить дурную голову – может быть это приведет его в чувства. Но, на половине пути упав на колени, Сашка пополз по сырой прохладной земле, придерживая одной рукой свою розовую папку. С каждой секундой на его глазах будто закрывался тяжелый занавес, в ребрах что-то трещало и сжималось, а голова тяжелела и вот-вот норовила упасть, оторваться и куда-нибудь укатиться. Все закостенело и предательски заболело. Когда до воды осталось меньше метра, Сашку словно что-то повело за собою – он, собрав остатки немощных сил, сделал резкий рывок сразу вглубь пруда. Рукописи в розовой папке остались на берегу, обмочив только свои края.

День стоял весьма солнечный. Ветер гнал по асфальту во дворе пыль, листья, прогонял детей с игровых площадок и взрослых по своим делам. Сашке дул ветер в спину, и все волосы у него распушились в разные стороны, попадая ему в глаза, в рот и мешая спокойно идти. Шаг Сашки был грузный, словно в ногах была вся его сила, а он с усилием их переставлял, тихо и задумчиво идя по тропинкам двора. Обстановка около дома, в котором он жил с детства, всегда была неизменной – две покосившиеся красные лавочки, небольшая оградка с поломанными от ветров цветами, железное ведро, на котором уже почти облезла вся краска. Только сейчас вокруг была тишина и пустота – весьма удивительная, как показалось Сашке, ведь всегда во дворе кипела жизнь. Он зашел в подъезд и поднялся на свой этаж – обитая кожей скрипучая дверь в квартиру почему-то была открыта нараспашку – разве Анастасия Константиновна ждала гостей? Сняв свои громоздкие старые туфли, Сашка оглянулся в прихожей. Пусть мебель и ремонт не были новы, но внешний опрятный вид родной квартиры сохранился отлично. Сразу остановив взгляд на проем в гостиную, он снова увидел большой букет в вазе с павлиньими перьями – на этот раз в ней стояли не обычные розы, а множество красных цветков с пушистыми лепестками, которые были похожи на сжатую салфетку. На удивление, букет был свеж и все еще приятно пах. Подойдя поближе и рассмотрев букет, он заметил, что не было уже ужасной пластиковой пленки, цветы рассыпчато распределились по горлышку графина и в них Сашка узнал гвоздики. Резко затаив дыхание, он начал прислушиваться ко всем звукам в квартире – исправно тикали старые часы, и кто-то неспешно шаркал ногами на кухне – это была Анастасия Константиновна. В их квартире всегда было тихо, и только признаки скромной жизни осмеливались тревожить эту гармонию.

Он зашел в свою детскую комнату. Кровать была аккуратно застелена, что явно не рук дело самого Сашки. У тумбочки были свалены пакеты, книги, перевязанные всеми теми ленточками, которые мальчик собирал с детствами, кипы одежды и разных домашних вещей. Но что сразу привлекло его взгляд — это розовая папка с выбитыми буквами «Искандер (Александр Г.). Повести, рассказы, романы». Нечто дернулось внутри Сашки, и он непроизвольно приподнял уголок рта – то от смущения от встречи со старым другом, с которым они были неразлучны долгие годы, то от удовольствия от памяти о своих старых идеях и мыслях, которые сейчас казались ему такими простыми и заурядными.

Анастасия Константиновна зашаркала из кухни в гостиную. Сашка сразу вышел из своей комнаты, чтобы переглянуться с матерью, но она его даже не заметила. Её тонкие дрожащие пальцы потянулись к платку на кресле – она повязала его на голову, аккуратно поправила волосы и взглянула на себя в зеркале. Сашка увидел отражение матери и вся тоска, которая только была в мире, обрушилась на его сердце. Анастасия Константиновна уже не отличалась легкостью взгляда – ее томные пустые глаза смотрели сквозь зеркало, сквозь всю эту квартиру, в какое-то далёко. Слезы на ее морщинистых щеках давно ссохлись, она мягко обтерла щеку ладонью и взяла в руки букет гвоздик. Повернувшись к выходу, мать посмотрела в глаза Сашке. Он хотел что-нибудь сказать ей, но ком то гордости, то страха или сожаления встал поперек его горла, и сын стыдливо опустил свои глаза в пол. Анастасия Константиновна обошла его, забрала розовую папку из его комнаты и вышла из квартиры. Сашка последовал за ней.

Они шли долго – только мать его вела, а она часто останавливалась на передышку. Сашка чувствовал в груди неладное – беспокойство окутывало его сердце и туманило разум, но он старался подавлять все эти чужие чувства и из этого нечто сделать ничто.

Анастасия Константиновна зашла через низенькую ржавую калитку на небольшое полупустынное место и пошла напрямую к небольшой группе людей неподалеку. Уже через пару минут она, тяжело и хрипло дыша, подошла к ним и начала обниматься и разговаривать. Сашка стоял чуть поодаль, все еще пребывая в неком недоумении и страхе. Он не слышал их перешептываний, хотя стоял недалеко, их голоса слились в один отдаленный гул, который звенел у него в ушах. Все начали толпиться и подходить к одной точке. Когда толпа чуть разошлась по сторонам, Сашка подошел ближе и увидел, что скрывалось за десятком голов. В темно-бордовом гробу лежал он.

Анастасия Константиновна, которая стояла рядом с уже белесой и холодной головой сына, возложила букет ему на грудь, аккуратно разложив каждый цветочек, словно не хотела убирать свои руки, чтобы подольше забыться в моменте. После она погладила ему лоб тыльной стороной ладони, и зарылась пальцами ему в мягкие волосы, убирая их назад, к макушке. Сашка смотрел только на лицо матери – свою смертность он давно принял как должное и даже спланировал свою кончину. Он видел все наперед и далеко в будущем, но никогда в полной мере не достигал этой будущности. А сейчас все сбылось. Он не знал точное чисто и место, где его будет поджидать смерть, но он отчетливо чувствовал, что это должно было случиться скоро.

В своей кончине он узрел только благородство. О, непризнанный писатель умирает в страшных муках, его незаурядная судьба была многим неизвестна, но сейчас он прогремит и прокатиться волную на весь мир, и память о нем будет вечная! Так Сашка представлял последствия своей смерти, и уже только в ней он видел свое будущее.

После последней горсти земли, которую кинула Анастасия Константиновна на гроб сына, церемония закончилась и люди стали расходиться кто куда. В руках матери еще оставалось несколько гвоздик, которые обмякли на сильном ветру. Солнце уже заходило за горизонт, и темнота ласково обволакивала все кладбищенские кресты и статуи.

Анастасия Константиновна вышла за ворота и побрела к небольшой сухой полянке. Сашка отступил от нее всего на шаг, и стоял, позади тихо дыша. Встав где-то за сторожевой будкой, она положила розовую папку на соломенную желтую траву и достала спички из кармана своей кофточки. Сашка все понял тут же, он захотел закричать, завопить во весь голос, ударом сбить коробок в руках матери, но тело его не слушалось и более не ощущалось как прежде. Подойти ближе он не решался, чтобы не помешать. Анастасия Константиновна резким движением чиркнула по торцу коробка и загорелся слабый огонек, робко дрожа на ветру. Мать подожгла красные лепестки гвоздик и, подождав пока они разгорятся, кинула их к папке. Огонь мягко обнял цветы и перешел на листы бумаги, съедая все труды молодого писателя.

Сашка более ничего не чувствовал – ни злости, ни страха, ни тяжести, ни неудовлетворенности. Как-то враз все сменило ритм, и так ласково стало всё внутри. Всё покинуло его, и он мертвыми глазами смотрел на пепел своего прошлого.