Это случилось в осенний четверг, после четырёх часов вечера. Я возвращался с Джо, моей нечистокровной немецкой овчаркой, с прогулки по окраинам нашего небольшого города. Там мы случайно разворошили птичье гнездо, которое неуклюже расположилось на орешнике, и теперь я пребывал в пренеприятном расположении духа. Из обители крепких, тесно скроенных меж собой сучьев выпали мелкие, пёстрые яйца… Одно из них разбилось, и я собственными глазами видел, как несформировавшийся, склизкий, беспомощный розовый птенец распластался на чёрной земле, в луже своих жизненных сил, имеющих зеленовато-жёлтый цвет и резкий, живой и горячий, сырой запах. Я аккуратно и медленно сложил остальные яйца в гнездо и втиснул его в листву кустарника. Жалкое зрелище у меня под ногами бросило что-то тяжёлое в мою душу. Чувство вины вперемешку с какой-то острой тоской… Я не понимал своей меланхолии, внутренне в голове я твердил, что это просто животное. Наверное, девственность природы, нашедшая выражение во всём младенческом, юном, так трогательна для человеческого ума, что бесформенный комок, в котором таилось лёгкое дыхание могущественного мира и который так погиб, даже не родившись, вызвал такие неоднозначные чувства… Джо начала обнюхивать птенца, я дёрнул поводок и мы быстро зашагали к дому.
Так вот, это случилось в четверг, после четырёх часов вечера, после нашего убийства… Мне так важно запоминать детали, потому что к своим двадцати четырём я убедился, что моменты истины сквозят везде и их легко можно упустить. Я увидел её на углу небольшого кирпичного дома. Она стояла, прижавшись к стене, расставив ноги цифрой «четыре», засунув руки в карманы своего непомерно большого пальто. Наверное, я не обратил бы внимания на неё тогда, если бы мы одновременно не встретились глазами. Это были удивительные голубые глаза. Я повидал много голубых глаз, читал о них в книгах, слышал от людей, а теперь видел эти… Цвет был как будто полупрозрачный, хрустальный, грустно-небесный, и были сами они такими ясными, что не заметить было невозможно. Улицы сверкали светом огней витрин, светофоров; разноцветными листьями, яркими одеждами, даже некоторыми улыбками… Но тогда для меня свет её глаз был единым. Из них лился на меня такой поток добродушности, что, залюбовавшись, я не сразу понял, что уже несколько минут мы контактируем с ней таким странным образом. Я было смутился и хотел улизнуть, но не смог. Она, до этого не улыбающаяся, растянула губы в улыбке и сделала шаг в мою сторону…
Уже завтра я сделал ей предложение. Вчера, впервые видя меня, она проникновенным голосом тихо сказала: «Я долго тебя искала». Затем она пригласила меня в гости. Я рассмеялся, чувствуя неприятное ощущение пребывания в абсурде. Я ничего не нашёл ответить, как то, что я с собакой… Она взглянула на Джо, а затем, улыбаясь, уставилась на меня. В моей голове промелькнула мысль, что она нездорова. Я начал лепетать о том, что мы не знакомы, и предложение её не очень правильное… Поражаясь сам себе, я думал: какого чёрта у меня такой оправдывательский, нерешительный тон? В конце концов, я спросил, что ей нужно. Она молчала, а улыбка её становилась шире…
И я сдался.
Сдался этим глазам, просветившим меня рентгеновскими лучами неведомой проницательности… Я понял всё, и я хорошо запомнил то мгновение щемящего сердца счастья, так неожиданно схватившего меня в свои объятья.
До той поры я только подразумевал о любви с первого взгляда. Но думать — одно, а испытать на практике совсем другое… А знаете, что сказала мне Бенефика? Да, её звали Бенефика, моя Бенефик, моя Бени… Она сказала тогда, что как-то зимой девочкой долго гуляла в лесу и возвратилась домой затемно. Во время прогулки её охватила жажда до любви: «Мне непременно надо было любить. Любить прямо тогда, горячо, сильно, по-настоящему. Я так прониклась в тот вечер этим волнением, что расплакалась… и влюбилась. Я не знала, кого я люблю, и встречу ли вообще любовь, но уже любила так пламенно, что сохранила мои чувства на долгие годы. В итоге я встретила тебя, и твои глаза мне сразу сказали, что теперь поиски окончены… Я спокойна, как никогда. Спасибо, что ты всё-таки есть.
Многие люди склонны оправдывать свои брюзжание и пессимизм тем, что в их жизни нет таких потрясений, как любовь, мечта, страсть. Но стоит ли ждать момента, когда проще его создать?.. Может, я смутно догадывалась в том лесу, одна, среди голых чёрных стволов и лап елей, что в этом мире мне без любви не прожить. Я не искала взаимности, я искала эту способность в себе самой. Я хотела задать цель и быть жертвенной, не зная даже для кого. И стала такой. Чуть ли не каждый день я грелась этим. Наверное, это и спасло меня от озлобления в не самый приятный период моей жизни… Но уже это не столь важно, как то, что сейчас. Как это какао и эта милая девочка Джо… » Ей так нравилось трепать собаку за уши, что та в конце концов жалобно посмотрела на меня и вздохнула…
Мы жили с Бенефик счастливо и беззаботно. Многие знакомые и друзья не переставали удивляться подобной спонтанности. Некоторые находили это таким странным, что осуждали. Например, моя мама. Ей сразу не понравилась Бенефик, разукрашенная хной, в нестандартной одежде, без образования… Нет, она имела какие-то ремесленные навыки, также рисовала, правда, признавалась, что плохо, любительски… Первое время мама пыталась рассориться и устроила даже пару истерик, будучи уверенной, что я под каким-то неведомым влиянием, наивный придурок, в двадцать пять безнадёжный сектант и прочее, прочее, прочее… Я только улыбался и говорил, что рядом с Бени я действительно счастлив.
Я не скажу, что у нас было много общего. Но то, что у нас был тандем — бесспорно. Всё получилось чудесным образом. Я слился с ней, она слилась со мной… Конечно, позже мы не обходились без ссор и ругани, но вскоре вновь возвращались к гармонии и пониманию. Точнее, мы не теряли этих качеств: мы вскрывали противоречия и находили точки пересечения, а не стремились к точкам разрыва.
Целых два года я как будто пребывал в сладостном опьянении. С работы я сразу мчался домой, из парка летел иногда быстрее Джо. Операторы сотовой связи, верно, здорово обогатились на нас… Всё, всё было хорошо, всё слишком хорошо, но было лишь одно «но»: я чувствовал, я знал, что у Бенефик какая-то тайна. Мне казалось, она сама с каждым днём раскрывала мне суть, но параллельно я замечал ужасающую закономерность.
Бенефик чахла.
Такими же оставались глаза, а, может, стали ещё прекраснее. Такой же оставалась улыбка. Но будто во всей ей ощущалось действие чревоточащего зерна, и я не понимал природы данного кошмара, отчего сильно и очень страдал.
В последнее время её излюбленным местом стала кухня. Окнами она выходила на небольшой сад, разбитый за домом. Свои тонкие руки-ветви протягивала к нам старая вишня. Бени очень любила сидеть на табурете и рассматривать подолгу этот нехитрый пейзаж… Сначала я не замечал подвоха, но уже скоро его осознание больно кольнуло меня куда-то в грудь, а там и в туманный мозг: на кухне, на табурете, она проводила практически всё время – она, такая молодая девушка.
Она нигде не работала, и нас это вполне устраивало. Средств хватало, и беспокоиться было не о чем. Но каждый день Бенефика всё равно куда-то уходила и возвращалась незадолго до меня, жутко бледная, серая, выжатая, словно лимон, однако как будто ещё и одухотворённая. Я много раз спрашивал, где она пропадает, но Бени лишь отвечала, что… что помогает людям. И что за помощь, смеялся я тогда. Она говорила, что очень скоро всё расскажет. Наверное, любому бы на моём месте хватило бы пищи для подозрений. Я и сейчас удивляюсь себе прошлому, который испытывал лишь небольшое любопытство. Но ничего не предпринимая, абсолютно ничего, я продолжал жить и радоваться, и никакая тень сомнений не исказила узор моей души, которая плела что-то неведомое из паутины чувств и мыслей.
…Седьмого июня Бенефик умерла. Шёл уже третий год с момента нашей встречи. Последние несколько месяцев я потерял всякий покой, и то, что происходило тогда с нами, я считаю нужным изложить здесь. Не знаю, что именно каждый выудит из этой истории для себя, но мне хотелось бы верить, хоть немного, но что-то. Лично для меня это колоссальные события, которые не просто всколыхнули волны чувств и эмоций, не просто затронули мой ментальный мир – я будто сам возник из них, был неотделимой частью и ощущал себя сущей бессмысленностью вне всего того, что было связано с Ней.
Четыре месяца назад я проснулся ночью от того, что кто-то с неистовством издавал хрипящие и отхаркивающие звуки. На постели Бени рядом не было, и меня поразила тревожная догадка. В одно мгновение я оказался в ванной, где и была Бенефик. Я не сразу понял, что всюду кромешная тьма. Мне был лишь виден её тёмный силуэт-дуга, дрожащий над умывальником… и… и… Я подумал тогда, что это сон. Но буквально через пару секунд, как я ворвался сюда, Бени изрыгнула из себя какой-то маленький, мягко светящийся шарик. Он ласкал спектром своих красок, завораживал простотой и той естественной неестественностью, которыми обладают вода или огонь: их движение тоже привлекает внимание человека. Оторопевший, я перевёл взгляд на Неё: в лучах этого чуда её лицо было проникнуто необычайной тихой радостью. Такую радость можно даже назвать грустной, как будто она от глубокой мудрости или от чего-то тяжело, но всё-таки пережитого. В своих ладонях Бенефик держала переливающийся комок ярких лучей, и я снова взглянул в эти голубые глаза… Я не могу передать словами, как они сильно преобразились.
– Ну вот, ну вот… Я не думала, мой хороший, я правда не ждала со стороны, что кто-то признает мою добродетель, – она обращалась ко мне. – Я понимаю, как ты шокирован, но послушай меня внимательно. Я неизлечимо больна и очень скоро умру. – Она сделала паузу, выпрямилась и посмотрела на меня. – Я умру. Но помни: я хочу, чтобы ты был счастлив.
Жертвенность ради кого-то – это главное свойство человека. Давай не будем размышлять о том, что многие хотят не маяться от воя совести и стремятся помогать другим, чтобы тем самым заглушить это чувство вины. И я не была чужда этих мыслей. Подростком я уходила в такие глубокие рассуждения, что иногда натыкалась на холодный камень безумия… Та прогулка в лесу меня и спасла. Не знаю, кто, не знаю, как, – но мне подарили мысль, что общее счастье зависит от каждого, который способен на жертвы не только ради себя. И как только я научусь и всецело отдам себя этой цели – тонкому пониманию всех и вся, то увижу плод своих духовных стараний и плодов. Я очень долгое время жила тогда, как обычно, только в чувстве беспрерывной любви. Лишь совсем недавно, лет восемь назад, во мне всё вновь проснулось. Я ходила по улицам и беседовала с бомжами; посещала психбольницы и ставила капельницы, слушая кого-то или разговаривая с кем-то; отговаривала прохожих от суицида; подавляла жестокость в детях… Делала столько, сколько могло. Я совершенно выбилась из сил, живя одна, и лишь ты, мой милый, мой хороший, лишь ты подарил мне стержень любви и поддержки… Но плата за воплощение мечты – пусть это и большая миссия, а, может, и нет – слишком велика. С каждой минутой я таю, отдавая себя другим. А этот шарик чистейшей человеческой сущности предназначен для последнего штриха: утверждения света в душах людей… Насколько хватит… А хватит на всех… И всё оставшееся я завещаю тебе, любимый.
Возможно, сейчас ты меня не поймешь, и всё кажется скоротечным и неправдоподобным. Но когда-нибудь истина откроется, главное – держи ворота своего сердца открытыми и не будь жадным на его тепло…
Вот, затем Бенефике становилось всё хуже. Я был словно в бреду, пытаясь спасти её. Но она улыбалась своими сухими губами и живыми, кристально чистыми и как будто такими седыми глазами пыталась успокоить меня. Как-то она мне сказала:
– Benefic – переводится, как польза.
О, Бени, моя Бени. Как многое мне ещё предстоит узнать и как много я испытал. Как много тайн и нераскрытой правды существует в этом человеческом мире. Обещаю, я буду счастлив. Твой шарик уже истаял, и последние искры я не забыл вобрать в себя…
