Принято заявок
2558

XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Проза на русском языке
Категория от 14 до 17 лет
Бабушка

Запах воды. Знакомое кваканье лягушек, шелест листвы, желтая пыль. Запах странный, но приятный и до жути знакомый. Это запах лета или детства?

От раздумий у речки меня всегда отрывал бабушкин голос: «По-ли-нааааа… Ка-тя-яяяя, вы где?». «Боже, — думаешь ты, — нам же нельзя сюда бегать». И, пугая всех кузнечиков и других насекомых на своем пути, мы с сестрой несемся домой.

Бабушка с дедушкой жили на конце села, дом стоял на небольшом пригорке. Мы называли это место курганом. Этот курган находился прямо рядом с лесом, там так тихо и спокойно. Но как только наступали летние каникулы, весь курган уже мечтал о том, чтобы оно закончилось, потому что приезд любимых внучек переворачивал обыденную жизнь с ног на голову. Ни дня не проходило без приключений. Вообще-то мы с сестрой были довольно усидчивыми и спокойными девочками по отдельности, но вместе мы были очень-очень шумными.

Я не так часто приходила в гости к бабушке, хотя и жила недалеко от нее, потому что на бабушкиной улице совсем не было моих сверстников, с которыми можно было бы поиграть. Но так как летом на курган приезжала моя двоюродная сестра Катя, я почти все лето проводила у бабушки: вдвоем было намного веселее. Катя жила в городе с родителями, поэтому к бабушке первая приезжала я, а потом уже на маршрутке со своими мамой и папой приезжала сестра. В день приезда в доме все было тихо и спокойно, потому что родители Кати еще не уехали и начинать свои проказы было еще рано и неразумно. Но утро следующего дня являлось официальным объявлением каникул и началом новых летних приключений.

Вот уже яркое палящее июньское солнце встало и осветило весь зал. Множество лучей лезут к тебе на лицо, и ты всячески укрываешься от них, чтобы подольше полежать в кровати. Но бабушка и дедушка уже встали, дом оживает и просыпается, и утренние шумы не дают тебе еще поспать. Но ты до последнего не встаешь с постели и ждешь, когда бабушка подойдет и скажет, что уже пора вставать. Но так было не всегда. По четвергам бабушка и дедушка отправлялись на базар и до полудня не возвращались домой, вот именно тогда вставалось легче и веселее, потому что за тобой стояло чувство того, что вы сестрой на данную минуту единственные хозяйки в доме. Мы просто залазали во все шкафы и на все полочки, надеясь найти что-то необычное. Но в остальные дни мы нехотя поднимались с кровати, шли умыться, затем завтракать. За завтраком мы с сестрой сидели друг против друга и ехидно улыбались или обменивались жестами. Зачем мы это делали, я не понимаю, думаю, и Катя не понимала; в общем-то, мы делали вид, что понимаем друг друга и умеем читать мысли, а в реальности дела обстояли иначе. Именно за завтраком у одной из нас в голове рождалась какая-нибудь гениальная мысль или план.

Пока полдень еще не наступил, солнце еще не сильно пекло, бабушка отпускала нас погулять возле кургана, но обязательно с одним условием: ни шагу к речке-вонючке. Вонючкой эту речку назвал дедушка, потому что она была маленькая, вся в тине и от нее пахло за километр сыростью и болотом. Когда по вечерам я плакала и говорила, что хочу домой, дедушка басом говорил: «Иди одна домой по речке-вонючке!». Пообещав бабушке, что мы не будем уходить от кургана к речке, мы выбегали из дальних ворот к вагончику с дровами (который был недалеко от этой речки) и, как Наполеон на Аустерлицком сражении, наблюдали за всем и контролировали все свысока. Обнаружив, что в такую рань еще никто из детей не собирается ехать на Урал, чтобы искупаться, мы спускались к клену. Рядом с этим старым и громоздким деревом лежало несколько бревен, на которых можно было посидеть, что мы и делали, но надолго нас не хватало. Я всегда вскакивала и крутилась вокруг клена, как белка, пыталась на него залезть, но у меня никогда не получалось этого сделать. И то ли от страха не слезть с дерева, то ли из-за тех жучков, что там ползали, я бросала это дело и мчалась в палисадник, чтобы покататься на калитке вместе с сестрой. Топая, как слонята, мы бежали к центральному входу, подбегали к палисаднику и дергали вдвоем на себя калитку, пытаясь открыть ее. И если она не поддавалась, то мы пролезали между прутьев забора и начинали снова ее толкать только уже от себя до тех пор, пока она, упрямая, не поддавалась и не открывалась. Бабушка не разрешала нам кататься на калитке, потому что с легкостью можно было что-нибудь себе прищемить, или удариться, или вовсе снять калитку с петель, но, как говорится, запретный плод сладок. Поэтому все, что нам было запрещено, мы делали тихо-тихо, чтобы бабушка не услышала. Вставали мы на эту калитку друг против друга и начинали качаться из стороны в сторону: взад-вперед, взад-вперед. Калитка эта никогда не скрипела, и наступала на улице подозрительная тишина, поэтому бабушка, уловив тишину, шла нас выискивать. А мы, заслышав топот ног в галошах по дорожке, быстро соскакивали с калитки, закрывали ее, садились на лавочку и как ни в чем не бывало мотали ногами и начинали вести какую-нибудь беседу. Бабушка открывала дверь, заметив нас на лавочке, улыбалась, и, не сказав ни слова, только лишь погрозив пальцем, уходила, оставив нас в огромном недоумении: как это она догадалась, что мы катались на калитке? Раздумья обычно прерывались осой, пролетевшей над ухом (рядом с лавкой у забора всегда висело осиное гнездо), и мы с дикими криками летели во двор, махая руками от испуга. Сделав несколько контрольных забегов по двору, успокоившись, раскрасневшись от жары, мы забегали в дом попить воды и чем-нибудь поживиться. Бабушка нам не давала «кусочничать», так как до обеда оставалась всего ничего, поэтому мы шли обратно на улицу. Но однажды на улице пошел дождь, бабушка только принялась готовить суп на обед, а нам очень сильно захотелось есть.

Вообще мы с сестрой были безумно хитрыми и никогда не искали легких путей для достижения своих целей. А еще мы очень любили пироженки и другие сладости, но получали их, как известно, после основного приема пищи. А нам хотелось кушать их и до и после обеда, а если возможно, то и вместо обеда. Обед должен быть уже скоро, но ожидание для маленьких сладкоежек казалось слишком долгим, а пирожное, которое бабушка купила на базаре, уж больно попробовать хотелось. Пришлось продумать «план Барбаросса». Вся сложность похищения состояла в идеальной охране холодильника: бабушка уже готовила обед на кухне, а это значило, что пока она там, то не видать нам пирожного как своих ушей. Получается, нужно бабушку как-то отвлечь и вывести из кухни, не вызывая при этом никаких подозрений. Мы решили, что одна из нас как-нибудь отвлечет, а другая тихонечко стащит пирожное из холодильника. Оставалось придумать самое сложное – отвлекающий маневр. Решили поступить так: достать из шкафа первую попавшуюся ткань, сшить из нее платья для кукол (желательно сшить побольше, чтобы было что показывать и чтобы не попасться с поличным), и, пока одна будет демонстрировать каждый наряд и детально его описывать, другая тихонечко стащит два прекрасных свежих кондитерских изделия. Залезли мы в шкаф, нашли самый длинный отрез ткани, ровно по центру сделали «выкройки» и стали творить. Сшили мы их довольно быстро, потому что у нас была отличнейшая мотивация: голод. Когда почти все платья были уже сшиты, когда план, кажется, был идеально продуманным, когда операция по захвату уже должна была начаться, бабушка неожиданно сама покинула кухню и зашла в зал, где мы и сидели, поставив всю ситуацию в тупик. Можно было бы выкрутиться и пойти на кухню, но даже в самом продуманном плане найдутся шероховатости. Дело было в том, что та ткань, из которой мы сшили платья, оказалась вовсе не обычной тканью, а материалом для новой шторки. В общем, план наш с треском провалился, как и бабушкины надежды сшить красивую штору. Мы, конечно, извинились перед бабушкой и между собой решили, что не так уж мы и голодны и что от пирожных одни проблемы. Поэтому мы сели играть в куклы, ведь у нас появилось несколько новых платьев. Забегая вперед, скажу, что пирожное таки мы получили, но уже после обеда.

Дедушка за все это время уже покормил скотину, съездил на Урал, проверил нареты и пошел отдохнуть в дом, да и бабушка уже зашла в дом и начала готовить обед. Но мы все еще не заходили в избу, потому что чувствовали себя несколько виноватыми за пирожное и шли обратно на двор к винограднику, чтобы проверить: не поспел ли? Обнаружив, что там еще даже и не пахнет спелыми ягодами, мы шли проверить собаку Кузьку. Дойдем до собаки, поиграем с ней, погладим по голове, пожмем лапу, затем заметим кошку, будем пытаться ее поймать, но она увильнет в амбар и засядет там на несколько часов, не высовывая носа. Палить начнет еще сильнее, и бабушка позовет нас в дом, чтобы пообедать и передохнуть. Мы, красные, с растрепанными волосами, заходим на кухню, где еще душнее, чем на улице, идем мыть руки и, взглянув на них, понимаем, как бабушка так быстро догадалась о том, что мы катались на калитке: и забор, и калитка покрашены зеленой краской, которая уже начала слетать и оставаться на руках. Быстро смыв краску и пыль садимся за стол и гадаем, что же сегодня будет на обед?

В детстве любая стряпня кажется вкусной, а если она еще приготовлена бабушкой, то вкуснее такой еды нет на свете. Любая бабушка любит баловать внучат, как и наша, но обед наш всегда был полноценным: первое, второе и компот. Но самым вкусным был бабушкин кисель, который мы часто пили после обеда, даже не пили, а ели ложками, потому что он был густой. Как сейчас помню, в тот день бабушка приготовила ее фирменную лапшу с фрикадельками, нарезала салат и домашний сыр. Потом мы пили ее вкуснейший кисель. Ну а после она нас напоила чаем с пирожными, которые ждали нас с самого утра.

Так как после обеда на улицу выходить было в принципе можно, но физически не возможно: пекло невыносимо, мы шли в зал. К бабушке мы свозили большинство своих игрушек, но играли в основном, как и все девочки, в кукол. Больше всего нас увлекал не столько процесс игры, сколько приготовления к ней. Мы могли около трех часов раскладывать, обустраивать домик для кукол, шить наряды и, самое главное, обдумывать ход игры или сценарий жизни наших «подопечных». Затем мы приступали непосредственно к игре, но игра растягивалась не более чем на 20-30 минут, потому что нам уже это надоедало, и мы начинали после трехчасового спокойствия сходить с ума и ходить на голове. После такого выплеска энергии мы обязательно что-нибудь либо ломали, либо роняли, либо разбивали, либо, не разделив чего-либо между собой, ругались. Помню, у бабушки в зале висела люстра со стеклянными «каплями», потолки были низкие, а мы именно в этой комнате стали кидаться подушками. Ну, понятно, что мы разбили несколько «капель», а бабушку расстраивать не хотелось, поэтому решили схитрить: спрятали разбитые капли, думали, авось не заметит пропажи. Но, как всегда, бабушка все заметила, но нам не хотелось сознавать своей вины, поэтому мы сказали, что во всем виноват сверчок. Мне даже жалко теперь стало этого сверчка, ведь это он и стакан разбил, и воду из вазы пролил, и молоко мимо стакана налил, и кошку в дом запустил. В общем, во всем виноват сверчок.

Жара на улице уже потихоньку начинала спадать, и мы с сестрой вновь шли во двор. Вечер был не настолько насыщен событиями. Мы обычно просто бегали за кошкой, громко пели песни, вставая на лавочку возле центрального входа, опять катались на калитке или пугали воробьев на дереве. Дедушка в это время затапливал баню, бабушка возилась в огороде. Затем наступало мое любимое время – вечерние посиделки после ужина на лавочке. Ровно в шесть дедушка отпускал Кузьку, и собака ровно до 8 гуляла, затем приходила тоже на посиделки. В это время все люди уезжали с Урала, машины мчались мимо нашего дома, оставляя клубы пыли. А мы сидели, как какие-то главные особы, выше остальных и наблюдали за всем процессом. Затем уже подходила банька, бабушка вела нас купать или, как она говорила, «почистить перышки», мылась сама. Самый последний в бане купался дедушка, а пока он мылся, бабуля накрывала стол к ужину. После ужина нас не выпускали на улицу, потому что мы были чистыми, а на улице было довольно пыльно.

Бабушка и дедушка уже освобождались к вечеру от своих дел и могли потратить свой вечер на нас. Они делали это по-разному. Дедушка просто обожал надо мной «издеваться», подшучивать. К примеру, я любила нацепить на себя все украшения, которые имелись в доме, и, когда утром я выходила завтракать, он все время с невозмутимой улыбкой спрашивал: «Ну, что, ворона, все, что нашла, на себя нацепила?». Ну а я, конечно, жутко психовала и обижалась. А однажды я впервые собралась съездить в детский оздоровительный лагерь «Дубки», где имеется детская железная дорога, так дедушка мне заявил, что мы, дети, будем там вагоны с углем разгружать. Ну, а я и поверила. Дедушка всегда был безумно добродушным и веселым человеком. Бабушка же была совершенно другой.

Со стороны она казалась довольно спокойной и ровной, но она могла расплакаться по любому пустяку. У нее был мягкий характер, но при этом она была довольно упряма. Действия ее были медленные и тихие, но в ее доме всегда царили идеальный порядок и чистота, в огороде не росло ни одного сорняка, а самое главное – дедушка всегда был сытым и довольным. Она всегда прощала нам все наши проказы, никогда долго не держала обиды. Поздним вечером, когда на улице уже смеркалось, и мы заходили в дом, дедушка уходил смотреть военные передачи по телевизору, бабушка читала нам сказки. Наша бабуля обожала сказки Х. К. Андерсена и братьев Гримм. Сказки Андерсена –большая белая книжка, по центру которой была нарисована Герда без обуви и теплой одежды на олене, а вверху было написано большими красными буквами «СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА» Ханс Кристиан Андерсен. Другая же книжка была маленькой, тоненькой, в мягкой обложке с до боли знакомыми лицами бременских музыкантов. Иногда бабушка делала исключение и не читала нам сказки: она показывала нам старые фотоальбомы. У бабули было много альбомов, но больше всего мне нравились альбом, в котором были фотографии папы и его брата Саши, отца Кати, и старый-престарый альбом, в котором были фото бабушкиной семьи. В последнем бабушка, ее братья и сестры выглядели совершенно иначе, не только потому они были молодые, у них даже взгляд был другой, это были совершенно другие люди. Мне там особенно запомнились две фотографии: портретное фото бабушки и ее сестры. Когда мы с Катей увидели эти фото, то подумали, что это не фото, а картинки, которые вырезали с упаковки духов. Бабушка от души посмеялась над нами и сказала, что очень польщена тем, что их с сестрой сравнили с фотомоделями. Я помню этот момент довольно ясно, но одного я не могу вспомнить – бабушкиного смеха.

Когда стрелки на часах доходили до 10.00, бабушка убирала все книги и альбомы, расправляла кровати и укладывала нас спать. В доме все затихало, свет не горел. Слышен был лишь дедушкин храп, тиканье часов, иногда вой Кузьки и звук тишины. Да-да, именно звук. То ли дребезжание, то ли жужжание – я не знаю, как этот звук передать, но нигде я его больше не слышала и уже не услышу.

Каждый день, проведенный у бабушки, ничем существенно не отличался от предыдущего, но все равно все эти дни были совершенно разными. Когда мы с сестрой перешли в среднюю школу, то мы стали приезжать намного реже к бабушке. Сначала просто на два месяца, потом на один, а потом и вовсе на одну-полторы недели. Когда в школе нагрузка стала выше, а друзей стало больше, мы стали приезжать лишь на семейные праздники и очень редко на каникулы. На кургане теперь всегда была тишина, не нарушаемая больше веселым детским смехом. Три года назад умер дедушка, и это очень сильно повлияло на нас с сестрой. Мне до последнего не верилось в то, что дедушки больше нет. Окончательное осознание ко мне пришло после папиных слов: «Теперь никто не будет отправлять тебя домой через речку-вонючку».

После его смерти у бабушки начала стремительно прогрессировать болезнь. Она умерла весной этого года.

В моей голове мелькнула мысль, что теперь дом будет продан, а вместе с ним уйдут и все воспоминания. Я уже забыла ее здоровой, полной жизненных сил и румяной и, казалось, что уже и не вспомню. Но знаете, я не соглашусь с пословицей «Добро скоро забывается, а худое в памяти сохраняется». Со временем я стала забывать тяжелые годы ее болезни. Теперь в моей памяти остались тихие шаги, ровный и спокойный взгляд, теплые морщинистые руки и ее запах, запах ее дома. Я поняла одну вещь: пусть ее нет, пусть в ее доме живут чужие мне люди, память о ней всегда живет рядом с моей семьей. Память живет в наших душах, память никогда не умрет, потому что душа человека – бессмертна…

Иду мимо знакомого кургана, чувствую незнакомый запах гнилой листвы, странное кваканье лягушек, чужие голоса и лица и ощущаю едва-едва уловимый знакомый бабушкин запах.

Карачева Полина
Возраст: 25 лет
Дата рождения: 01.01.1999
Страна: Россия