XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Половина города была под землёй. Мы называли подземный город по старинке – «метро», так как между всеми магазинами, жилыми квартирами и школами ходили поезда. Метро было огромным, ярким, глубоким, там можно было найти что угодно и было всё на свете. Это было метро современности, чудес технологии, подземных лабиринтов, хаотического стремления, движения во всех направлениях и вспышек силы, возникшей и пропавшей, создавшей или уничтожившей.
Мы добирались до школы за час с тремя пересадками – наша математическая школа находилась на поверхности, что взрослые очень ценили. Мы ездили в туда с братом и сестрой. Они были почти взрослыми, подростками, тринадцать и пятнадцать лет, и их единственной обязанностью по отношению к семье было возить меня в школу.
Мы шли по мерцающему вечной ночью переходу, брат и сестра разговаривали на безликую тему, изредка посматривая, не потерялся ли я. А я всё думал об атомной энергии. Про атомную энергию мне рассказали несколько дней назад, и я представлял её так: это была энергия, которая заставляет маленькие атомы становиться большими и наоборот, и при неких ядерных реакциях её становится больше, чем было только что. Я всё думал о ней, отыскивая её везде: мне казалось, что любая лампочка работает на атомной энергии, хотя это было совсем не так. Сегодня она мне приснилась, и я ещё не до конца проснулся, я видел её в каждом луче и старался посмотреть так, чтобы луч шёл… будто без силы трения, медленно в одной миллиардной секунды и холодно-бело в темноте, как в моём сне…
Она внезапно вспыхнула и понеслась, но летела куда-то назад, в тёмную пустоту. Я бросился за ней, но так и не догнал, потому что оказалось, что это поезд. Я подождал другого поезда, но он был совсем другим. Тогда я стал рассчитывать путь, как догнать тот, первый поезд, и уже собирался было ехать в погоню, как вдруг понял, что остался один.
Уроки в школе давным-давно начались, уже перевалило за полдень, я думаю: слишком долго я блуждал в поисках уравнений, слишком долго думал об атомной энергии. Брат и сестра ушли ещё несколько часов назад, наверно, даже не заметив, что я потерялся. Очень часто бывало, что они не замечали меня по нескольку дней, особенно когда чем-нибудь увлекались. Я был почти уверен, что они не вспомнят про меня до самого вечера. Поэтому надо было спасаться самому.
Какая-то старушка споткнулась об меня, взвизгнула, схватила меня за шиворот и что-то закричала. Я едва вывернулся и бросился бежать. Я был в панике, я хорошо знал, что бывает с потерянными в метро: десятки страшных историй рассказывали и дома, и в школе, и большая часть из них была правдива. Я то летел, как угорелый, от вспыхнувшей опасности, то затаивался в тёмных уголках и снова бежал от малейшего шороха. Бегство продолжалось почти бесконечно, пока я не увидел несколько подростков из моей школы. Они сбежали с уроков. Это были единственные знакомые лица в огромном бегущем аду метро. И я пристал к ним.
Они спросили, кто меня послал и что мне нужно. Я сказал, что я сам пришёл, и с тех пор они стали меня звать: «Сам Пришёл». Они ехали домой и жили примерно там же, где и я, поэтому я поехал с ними. Один из них был хорошим, хотя он почти не обращал на меня внимания – я просто запомнил его, потому что он был хорошим. Он напоминал серый «икс» и единицу, вокруг него были другие мелкие циферки, но не люди, а мелочи – свет от лампы, стекло окна, надпись или дырочка в стене, пластиковый стаканчик, осколок мозаики. Я рассказал ему свой сон: белую косую поверхность, такую прямую и гладкую, как свет, без единой зацепки, которая идёт клином куда-то вниз, в бесконечность, по тёмному невидимому пространству. Она идёт, как свет от воды, вниз, без трения, будто в космосе – будто поверхность такая же гладкая, как вакуум, и только ведёт себя, как вода. Это – пятно, которое под сильным углом косо летит вниз, слегка разрастаясь по бокам, в космос, таким же гладким, аккуратным, с какой-то правильной скоростью, движением. Оно идёт как свет в пустоте, очень медленно, в одной миллиардной секунды.
Единица-Икс слушал меня вполуха, но одобрительно кивнул, когда я кончил.
Остальные только меня дурили, я знал: возили по всему метро¸ задерживались в каждом магазинчике, и прошло несколько часов, прежде чем мы снова вернулись на нужную ветку. Они думали, я ничего не понимаю, и другой бы на моём месте давно с ними поссорился, но мне нельзя было с ними ссориться, и я знал, что им от меня надо (наверное, недаром мои родители говорили, что я «гляжу прямо в душу»). Поэтому я притворялся, будто ничего не понимаю, чтобы они меня не бросили и скорее довезли до дому.
Почему я не запомнил личностей и путал всё время их имена – потому что они были очень похожи. Пусть там была какая-то светловолосая девочка-гипербола в розовой юбке или с розовым бантом, пусть их было даже две, они для меня словно мелькали в общей сероватой массе (на большинстве подростков была серая одежда). У них были похожие привычки, похожие манеры, похожие восклицания – они все были вылеплены на один лад. Я не очень понимал, что у них творилось внутри, слишком было там суетно и всё мелькало вперемешку (так как Подростки были для меня одной личностью, и я обращался ко всем сразу), но, когда говорил с ними, то знал, чего они хотят и чего от них ждать, поэтому и притворялся дурачком.
Мы уже ехали на правильной ветке, ведущей к нашему дому, когда старики начали возвращаться с работы. Они появлялись в поезде, я ждал своего дедушку. К Единице-Иксу сел его дед, и больше они не обращали на меня внимания, а потом ушли – я даже не заметил, как. Потом пришёл мой дед, мы сели вместе. Но подростки иногда обращали на меня внимание, и я поневоле обращал внимание на них: я усвоил уже давно, что если кто-то изучает тебя больше, чем ты – его, то из этого выйдет мало хорошего.
Я обращал на подростков внимание ровно настолько, чтобы понять: у одного в «самых крутых пантах» сегодня день рождения, а праздновать негде. Они перебирали сотни мест и не могли сойтись ни на одном, но когда на остановке вошли две девочки и присоединились к общему совещанию, место перестало иметь значение и было решено начать праздновать прямо в вагоне. Тогда я увидел кое-что ещё более интересное, чем уравнения и числа. Это были чудеса. Это была моя атомная энергия.
Первое чудо состояло в том, что один мальчик чем-то пшикнул на пол из бутылочки, из которых обычно разрисовывают стены граффити, и внезапно весь пол застелило тонким слоем плотной прозрачной жидкости. Все, кто сидели в вагоне, (а это были преимущественно деды, так как было их время возвращаться с работы), смешно подняли ноги, а кто-то ещё из подростков кинул посреди вагона горсть мелкого песка и чиркнул какими-то камешками, и по вагону прокатился огромный белый огненный шар.
Я разглядел в эту секунду широкие ватные лепестки шара, его вращающееся ядро, его голубые и красные отсветы. Он врезался в противоположную стену вагона, где стоял стул дежурного. Я только тут подумал, почему здесь нет дежурного? Ведь может случиться катастрофа: как ни красив этот шар, всё же если подростки продолжат в таком духе, то поезду угрожает опасность.
Но так сложились обстоятельства, что дежурного, который отвечает за безопасность во время движения, не было, и никто не имел над ребятами власти.
Они восхищённо выдохнули и взорвались салютом впечатлений: какой, де, большой в этот раз, клёвый, крутой и прочее. Они тут же пустили ещё один шар. Тут кто-то напустился на подростков, приказав им прекратить фокусы и вообще выйти на ближайшей станции. Но на нашей ветке расстояние между станциями большое, так что подростки, тихонько просидев до остановки, искренними мольбами и обещаниями вести себя тихонько (говорили, что та жидкость, разлитая в вагоне, очень дорогая) выпросили себе прощение. Деды, хоть и бросали на них сердитые взгляды, больше не выгоняли. Зря.
Как только мы проехали станцию, кто-то из подростков украдкой вытащил из кармана какую-то штучку и прыснул на пол мощной струёй, долетевшей до середины вагона. Деды чуть ли не накинулись на ребят, но было поздно: пол заискрился сотнями фейерверков, а потолок в миг застлался дымом. Слышался только озорной треск и восторженный хохот подростков. Мне казалось, что в дымной темноте рос густой огненный лес, вздымаясь почти до колен яркими цветами и травами и осыпаясь блестящей мишурой.
Когда дым чуть развеялся, я увидел, что все поручни облеплены с нескольких сторон длинными узенькими цилиндрами, напоминающими огромные хлопушки. Мне только теперь стало страшно. «Хлопушек» было так много, что, если бы все они загорелись, поезд разнесло бы в щепки. Вся надежда была на дедов, но деды не поднимались с мест, даже мой дед. Это была атомная энергия подростков: та, что делала их сильными, а дедов – слабыми, заставляла одних сходить с ума от радости, а других лишала возможности встать. Деды глядели, как зачарованные, куда-то перед собой.
Я хотел сам остановить подростков, но тоже не мог встать – ноги будто отнялись и тело ослабло, только разум пытался волноваться и кричать, а в глазах всё ещё рос тот лес искр, хотя он уже давным-давно прогорел и подростки бегали, поджигая «хлопушки».
Мы не взлетели и не погибли. Цилиндры оказались факелами, которые горели тем же огромным разноцветным огнём, из которого были сделаны шары. Он пылал до самого потолка и оплавлял пластик, которым был обит вагон. Кто-то открыл окна, но я даже не понял, зачем, хотя слышал запах гари и выедало глаза.
Поезд остановился. Я подумал, что его остановили из-за подростков, но это была всего лишь станция. Мы вышли с дедом. Это было очень странно, как будто что-то оборвали. Хотя я боялся катастрофы, я не хотел уходить от моей атомной энергии. Она была такой красивой и сильной, и казалось, что это она управляет подростками, а не они – ею. Энергия была сильнее.
Но мы вышли. Все деды вышли, оставив последний вагон празднующим ребятам. Мы дождались следующего поезда и сели в него. В нашем вагоне сидел один мальчик. Старики, которые вышли с нами из того вагона, злобно смотрели на него, единственного подростка в нашем вагоне. Он видел эти взгляды и тихонечко сидел с виноватым видом, потупившись в старинный широкий планшет и боясь поднять глаза. А я думал: почему он так боится? Неужели он не понимает свою силу и счастье? Сегодня старики сердятся, а завтра он высвободит могучую, прекрасную атомную энергию – и полетит огонь, который может переломить человека, может преподать урок, а может сделать его счастливым и безрассудным, и полетит человек в подземном городе метро в сиянии послушного пламени!
