Пашка, неловко переминаясь с ноги на ногу и подёргивая кончик пушистого шарфа, с силой надавливает на дверной звонок. Трель слышится по его сторону глухо, пока дверь не отворяется, и трель эта не впивается в ушные перепонки, будто готова их и вовсе разорвать.
На пороге появилась женщина. Она, поправив очки в толстой оправе, заинтересованно поглядывает на мальчонку из-за двери, обитой дерматином, с цепочкой. Аляпистый фартук, обвязанный вокруг талии, обляпан то ли тестом, то ли кашей — видно, что гость, свалившийся словно снег на голову, отвлёк хозяйку от готовки. Из прихожей приятно тянуло свежим хлебом, апельсинами и квашеной капустой. В подъезде пахло сыростью и завывал ветер.
— Снова ругаются? — спросила женщина. Мальчик кивнул, понуро опустив голову, разглядывая паутинку трещинок на подъездной плитке.
— Екатерина Трофимовна, м-можно я у вас посижу часик другой? — серо-зелёные глаза с мольбой поднялись на женщину. Секунда, лязг цепочки, и дверь протяжно скрипнула, пропуская мальчишку в квартиру.
•••
Екатерина Трофимовна была в том возрасте, который именовали «бальзаковским». Так и не выйдя замуж и не обзаведясь детьми, она всецело посвятила себя главному делу своей жизни — преподаванию. Поэтому последние пятнадцать лет она гордо носила звание учительницы русского языка и литературы и работает в самой обычной школе. В Екатерине Трофимовне было что-то, больше свойственное аристократкам Императорской России: было ли дело в её вытянутой статной фигуре, в утонченных чертах лица или в осмысленном взгляде синих глаз, полных скрытой печали. Свои длинные каштановые волосы она по привычке собирала в пучок, подколов заколкой, а за стиль одежды её сравнивали с милой Мэри Поппинс. Ей это льстило. Учеников она любила. И любила она их не обычной любовью, а материнской. На каждую детскую беду её сердце откликалось с особой чуткостью.
Пашку Леонтьева женщина знала ещё с первого класса. Кто выступит на Новогодней ёлке со стихотворением? Кто побежит лыжный кросс? Кто нарисует плакат на Восьмое марта? Пашка Леонтьев, всегда весёлый и радостный мальчуган, с улыбкой до ушей и румяными щеками, будто наливные яблочки. Только в середине четвёртого класса стал мальчишка угасать: всё неохотнее он шёл на контакт с товарищами, предметы учить забывал, а под глазом то и дело появлялся фингал.
Всё началось с продлёнок после уроков. Именно на них Екатерина узнала, что Пашкиного отца сократили: завод, где он работал, как и многие другие в это тяжелое время, обанкротился. У хозяев просто больше не было возможности выплачивать зарплаты сотням рабочим, которые в один миг оказались на улице.
« — Кроме меня у мамки ещё малая на руках, ей годик недавно исполнился. Папка запил, сильно запил, и мамку бьёт. Мамка улыбается, а у неё руки все синие-синие, что прикоснуться страшно, и меня в детскую уводит. Говорит мол: «Посиди, Пашенька, здесь пока. Мы с папой поговорить должны». И мне иногда достаётся, но не могу же я в стороне оставаться!» — и на фингал мальчишка указывает, на стуле покачиваясь.
« — Мамка думает, что я маленький ещё, ничегошеньки не понимаю. А я всё понимаю! Денег кот наплакал, бабушка с дедушкой помогают, продукты носят, конечно, когда как. Сейчас всем трудно, не только нам.»
Пашка и правда понимал и знал многое для своих юных лет. К примеру, что в молоковозах, подъезжавших каждое утро к шести часам к Савельевскому рынку, молоко было дешевле на пять рублей, чем в том же самом универмаге, и что продавщицы в овощном отделе обвешивают покупателей на двести грамм. Знал он, что людей на свете злых полно, что за себя и честь свою нужно уметь постоять, что полагаться порой надо только на себя. Посмотришь со стороны на него — обычный ребёнок, а заглянешь в душу — уж совсем взрослый.
Сердце, до этого ни разу не испытавшее сильной привязанности, болело по мальчику. Тарелки с пирогами и фруктовки с апельсинами, которые учительница каждую неделю передавала ученику, стали в порядке вещей. Она всё чаще звала его на чай, а он всё чаще сбегал к ней из дома.
Дружба или любовь как матери к своему чаду? Екатерина Трофимовна не думала на этот счёт.
•••
Убранство квартиры одинокой учительницы ничем не отличалось от любого убранства в советской квартире, но хорошо было видно, что не хватало мужской руки: возле дивана вылезла розетка, а в ванной и на кухне протекал кран.
Пашка плюхнулся на знакомую табуретку, что стояла ближе всех к окну, и прислонился носом к холодному стеклу. За окном протяжно завывала январская метель. На столе ещё стояла пиала с мандаринами, кислыми и жёсткими, оставшихся после Нового года, но выбрасывать — рука не поднималась. А рядом была ещё одна — с апельсинами, сладкими-сладкими, Паша порой за один присест съедал по три штуки, не имея сил остановиться.
Пока мальчишка вырисовывал по стеклу ведомые только ему сказочные узоры, женщина поставила кипятиться чайник.
— Екатерина Трофимовна, вот скажите. Почему люди друг другу врут? — Паша оторвался от своего занятия и повернулся к столу, сложив руки так, будто снова оказался за школьной партой.
— Понимаешь, Паша… — Учительница сняла с конфорки кастрюлю с постным борщом, вытерев руки о фартук, — Все мы лжём, порой даже не задумываясь об этом. Мы лжём себе, близким, друзьям и незнакомым людям. Когда-то мы лжём, чтобы скрыть неприятную правду, когда-то — чтобы не расстраивать другого, чаще всего, дорогого человека. Но следует помнить одно: тайное всегда становится явным, сколько бы времени не прошло. Помнишь сказку Драгунского, читали во втором классе?
Паша, уже увлеченный кубиками сахара в стеклянной пиале, кивнул. Сказку он хорошо помнил.
— Как бы ты не выкидывал кашу в окно, всё равно рано или поздно придёт дяденька в шляпе, с заполненной по краям кашей. И тебе эту кашу всё равно самому и разгребать. — Екатерина Трофимовна пододвинула мальчонке кружку горячего чая с лимоном. На тарелке рядом сиротливо лежало овсяное печенье.
— Папка мамке наврал, — С придыханием сказал Пашка, — Говорил, что на работу устроился, даже пятьсот рублей принёс вчера, а нет, занял да на эти же деньги свою отраву купил.
Под отравой он всегда подразумевал одно — водку. В глаза видеть не мог, а как почует — сразу злостью лицо искажается. Не понимало детское сознание, как можно проблемы топить в спирте, пока от голода семья помирает, пока страна разваливается.
•••
В один день Паша не пришёл. Кажется, была среда.
Всё валилось из рук: то красные чернила испачкают манжет голубой блузы, то тетради вывалятся из рук, то тема, рассказываемая пятиклассникам, вылетит из головы.
Решение пойти и проверить мальчика оказалось спонтанным. Екатерина сама и не поняла, как свернула с привычной дороги и направилась в сторону серых безликих многоэтажек. Под ногами скрипел недавно выпавший снег, а на улице уже зажглись жёлтые фонари. Утренний прогноз погоды предвещал снежную бурю.
Подъезд, третий этаж, десятая квартира и три стука в железную дверь. Кнопка звонка валялась где-то у коврика.
Дверь открыла женщина. Измученная, с опухшим от слёз лицом, в растянутом домашнем платье. Первое, что бросалось в глаза, — её болезненная худоба. Она стояла, но, казалось, что тронь её — и она упадёт на пол подобно безжизненной кукле.
Несмотря на это, было видно, в кого пошёл Паша. Такие же русые волосы и курносый вздёрнутый нос, только глаза карие.
— Вы к кому? — и голос её был тихий, хриплый, без единой эмоции.
— Здравствуйте, стоило бы сначала представиться. Меня зовут Екатерина, я учительница русского языка. Ваш сын, Паша, учится в моём классе и… он сегодня не пришёл в школу, — Екатерина на секунду замолчала, сжав в пальцах лямку сумки с любимыми Пашиными апельсинами — не приходить же с пустыми руками, — Я волновалась за него, зная ситуацию в вашей семье.
Тяжелый вздох вырвался из груди Пашиной матери. Она поправила собранные в пучок волосы и без слов пропустила нежданную гостью.
В квартире неприятно пахло нафталином, сигаретами, валерьянкой и спиртом. Было грязно. У двери стоял сломанный шкаф, а сразу с правой стороны был проход на кухню — единственное место, откуда лился свет. Остальная часть квартиры погрязла в кромешной темноте. Из-за закрытой двери, что располагалась ближе к кухне, доносились «Лебединое озеро» и громкий мужской храп.
— Присаживайтесь… Нет, только не на этот стул, у него ножка шатается. — Чиркнув спичкой, хозяйка поставила на плитку много повидавший в своей жизни чайник и присела на табуретку. Её доселе безразличный взгляд с некоторым интересом, но всё также полный усталости, скользил по учительнице.
— Паша с Ариной спят, вымотались за ночь, поэтому то он и в школу сегодня не пошёл, вы уж простите за это. Его совесть чуть не сгрызла, ответственный мальчишка растёт. Уж получше своего отца будет, в разы получше.. — Женщина говорила шёпотом, опустив взгляд на свои руки, покрытые синими и уже пожелтевшими синяками, которые вереницей украшали нежную кожу, — Как же не хочется, чтобы дети видели своего отца таким. Он хороший человек, не подумайте, точнее говоря, был хорошим.. Не выдержал всего этого, один семью всегда тянул, я на декретном сидела, а потом за детьми приглядывать надо. Хорошо, что Пашка хоть в школу ходит, его собрали, а места в саду для Арины не нашлось, да что уж, и денег на него нет.
— Я знаю, что у Паши есть бабушка и дедушка. Не мог бы он у них пожить какое-то время, пока не уладится обстановка? — Екатерина посильнее закуталась в серый драповый пиджак. Сквозило. Со стороны окна тянуло сыростью.
— Бедные старики ютятся в однокомнатной квартире, еле сводя концы с концами. Мои родители на севере живут, далеко. Некуда, я бы сама с радостью…
— Паша может пожить у меня. — Это предложение как-то само соскочило с губ учительницы, без задней мысли. — У меня двухкомнатная квартира, я живу совершенно одна. Он будет мне не в тягость, я вас уверяю.
— Я… — Пашина мать крепко сцепила пальцы в замок, стараясь сосредоточить взгляд на лице напротив. В уголках глаз собрались слёзы, — Я не могу вас о таком просить, будто скидываю сына на вас.
— Ему будет так лучше, пожалуйста. Я всего лишь хочу помочь.
Кухня погрузилась в молчание. Засвистел чайник. На улице всё заволокло снегом.
— Напишите мне ваш адрес, я приходить буду. Как Паша проснётся, вещи соберем.
•••
Они пили чай на кухне. Пахло сахарными плюшками и мятным чаем. Паша качал ногой и увлеченно листал страницы в книге, разглядывая красочные иллюстрации с птицами. Они ему нравились.
— Ну и птица! Клювище огромный, а сама небольшая. И как только с ним ходит, — детский палец тыкнул в иллюстрацию с туканом, а потом указал на колибри, — А эта совсем кроха. Увидеть бы её вживую.
— Паша, пей чай — остынет сейчас, — Екатерина Трофимовна пододвинула мальчику чашку и заглянула мимолётом в книгу. Колибри по сравнению с цветком была и правда крохотной.
Вот уже как три месяца он жил у неё. Пашина мама, Мария, приходила каждые два дня, порой с маленькой Ариной. Дела лучше не обстояли. Мария собралась подавать на развод, а затем — к родителям, на север. С деньгами стало туго и у Екатерины. Одной учительской зарплаты, как она думала, не хватало на них двоих, но матери Паши о таком говорить не стала — денег у неё нет, ни копейки.
Что делать с Пашей пока не определились. Но тот, однажды подслушав разговор взрослых на кухне, заперся в ванной и долго не выходил. На север уезжать не хотелось.
— Ну, Пашенька, послушай, милый, мы же не сейчас уезжаем. Ты себе новых друзей найдёшь обязательно, а со старыми переписываться будешь. И Екатерине Трофимовной будем письма писать каждую неделю, ну чего ты, Паш, ну не плачь.
А Паша отвечал, что не плачет, пока сам утирал горькие слёзы рукавом старой кофты.
•••
Мальчик, натянув почти до самых глаз шапку, скакал по шинам, с которых давно слезла краска, в старом дворе. Стояла середина мая, который, по словам метеорологов, выдался самым холодным за последнее десятилетие. Через час они должны были быть на вокзале. Паша выбежал из дома раньше всех, так и обижаясь на мать, что решила увезти его на другой конец страны.
Екатерина с раннего утра была сама не своя, не находя места. Она спешно помогала собирать Марии сумки, бегала на рынок в надежде купить хоть что-то в дорогу — удалось взять только яйца, которые сейчас кипели в кастрюле, пакет молока и фруктовку с апельсинами.
Она не знала, как будет жить после того, как мальчик, ставший для неё всем в последние месяцы, скроется в вагоне поезда, который уедет в далёкий Новосибирск. Будто от её сердца отрывали важную часть, без которой оно больше не сможет биться.
— Кажется, всё… — Мария накинула на плечи застиранное пальто и присела на табурет возле двери, взяв на коленки Арину, — Присядем на дорожку.
Екатерина последовала совету и уместилась на тумбочке, потеснив лампу. Из открытого окна доносились детские вскрики.
— Напишите письмо сразу, как придете. И потом пишите, волноваться буду, — Учительница скомкала в пальцах подол юбки и опустила взгляд в пол, — Как Пашка в школе устроился, хорошо ли всё у вас, адрес. Если получится — приеду.
Мария улыбнулась и кивнула. Напишут, и не одно письмо.
Женщина поднялась с места и собралась было выходить, но Екатерина остановила её.
— Вот ещё, это Паше, подарок. Здесь энциклопедия хорошая, про птиц, и апельсины. Он их любит.
Мария обняла напоследок Екатерину и с благодарностью взяла пакет. Пришло время уезжать.
