Принято заявок
2558

XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Эссеистика на русском языке
Категория от 14 до 17 лет
Анализ стихотворения Тимура Кибирова «Ars Poetica»

В чем заключается истинная поэзии? Как рождается так называемый «мёд, который пчёлы Персефоны превращают в солнце»? Этими вопросами задаются поэты с древних времён. Начиная с первого учебника Горация «Ars Poetica» (I в. до н. э.) и заканчивая нашими современниками, никто не смог вывести единый «рецепт» создания совершенного произведения. Но есть ли та формула, благодаря которой можно написать «идеальное» стихотворение? Исчерпывается ли поэзия едиными правилами? На эти вопросы будет также искать ответ современный поэт Тимур Кибиров.

Название произведения «Ars Poetica» отсылает нас к самому первому учебнику Горация, в котором он консультирует поэтов в том, как лучше написать стихотворение или драму. В руководстве присутствует пункт: «Квалификационные качества поэта включают здравый смысл, знание характера, приверженность высоким идеалам, сочетание глупости с полезностью, интеллектуальное превосходство, понимание благородной истории и высокой миссии поэзии и, прежде всего, готовность слушать и выгода от беспристрастной критики» (лл. 295–476). Понимание высокой миссии поэзии и превосходство автора были свойственны как поэтам Золотого века, так и поэтам Серебряного. Стоит вспомнить А.С. Пушкина и его произведение «Пророк». В нём поэт становится посланником Бога, носителем высшей истины. После того как шестикрылый серафим вырвет ему язык, вынет сердце, а вместо него вложит «угль, пылающий огнём», Бог определит истинную миссию поэта: «глаголом жечь сердца людей», то есть просвещать их душу и ум. Если же говорить о поэтах «серебряного века», то невозможно не вспомнить символистов, для которых реальный мир представлялся дисгармоничным и «изжившим себя». Но его можно было просветлить, благодаря поэту, который также становился пророком, искателем надвременного смысла и мировой гармонии. Именно поэт был воплощением высшей воли, и лишь он мог говорить с Богом на языке поэзии. Но все эти представления о роли поэзии и поэта существовали более ста лет назад, а будут ли они актуальны для современного поэта-постмодерниста?

Стихотворение Тимура Кибирова начинается с обращения: «Гляди! Во все глаза гляди, читатель мой!…» Первым же словом, мы видим разговорную форму глагола (ср. стилистически нейтральный «смотреть»). С первых же строк автор идёт наперекор представлению Горация о поэзии возвышенной и величавой. Более того, глагол употреблён в повелительной форме и обращён к читателю — адресату стихотворения. Возможно, сейчас лирический герой будет выступать в роли великого учителя, подобно Горацию, и учить нас созданию совершенного произведения. Но разве стал бы такой «неземной» учитель говорить «земными» словами? Наверное, нет. Выходит, что лирический герой Кибирова идёт совсем иным путём «обучения», он, модернизируя всё сказанное древнеримским писателем, будет показывать нам «идеальный рецепт» поэзии, но на доступном обычным людям языке. Следующая строка: «Ну, хоть одним глазком, хоть взгляда удостой!» ещё раз указывает на то, что мы не можем отожествлять лирического героя с античным поэтом. Да, он, несомненно, поэт, но он не ставит себя выше читателя, наоборот, он его упрашивает взглянуть, «удостоить» своим взглядом. В

нём как будто нет вот этой гордости и высокомерия, он не отрекается от простых людей, так называемой «толпы», «черни», а вступает с ней в диалог. Лирический герой не разговаривает на языке поэзии с Богом, он разговаривает на её языке с человеком.

Следующее двустишие еще в большей мере снижает лексику, словно автор боится ложного пафоса, да и вообще патетики:

Хоть краешком взгляни!.. Да нет же, не сюда!

Не на меня, дурак, чуть выше — вон туда!

Лирический герой, чью волю мы уже услышали в первой строфе, появляется как некое реальное лицо, обретает плоть и кровь. И это он ведет диалог. Поэта и читателя? Поэта и поэта? Человека и человека? И пусть из личных местоимений в стихотворении только «мне», мы слышим авторскую иронию, чувствуем его доверительные нотки, укор, восторг — мы дорисовываем себе живого и настоящего «Я»-поэта.

Вернемся к адресату, то есть к себе. Невольно всё-таки повинуясь «глаголу» лирического героя, начинаем вертеть головой и, конечно же, в первую очередь смотрим на говорящего. Но поэту вовсе не хочется, чтобы на него смотрели как на икону, он не ради самовозвеличения берется за стихи. Не потому ли, словно обрывая восхищенный вздох читателя, его называют «дураком» и просят взглянуть «чуть выше — вон туда». В этот момент пространство расширяется, и внутренний взор читателя и лирического героя устремляется вверх. Но даже при взгляде на небо они не отрекаются от земли, как это делали романтики, отказываясь от этого бренного мира. Лирический герой как бы объединяет землю и небо, физическое и метафизическое. Но что мы тогда должны увидеть в этом небе? Бога или лик другого высшего существа, которое должно явиться для спасения этого мира? Увидим ли мы в небе источник вдохновения или же самого Творца?

С третьем двустишии появляются глаголы старославянской формы «виждь» и «внемли». Эта высокая лексика отсылает нас к стихотворению А.С. Пушкина «Пророк»:

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей», —

в котором объясняется роль поэта и поэзии, как ее понимает А.С. Пушкин в 1826 году. Но лирический герой Кибирова не становится ни пророком, ни небожителем, он скорее выступает в роли простого смертного, который выстрадал свое понимание поэзии и следует ему. Он говорит читателю, что тот может не «внимать» его глаголу, может не слушать его и не понимать, но пусть он хотя бы увидит что-то в небе, что поможет ему познать тайны души или найти ответы на мучающие вопросы. Но что всё-таки мы должны увидеть? — «Что светиться вдали!» Наверное, первое, что приходит в голову-это солнце, светило, воплощение настоящего, истинного света, который несёт тепло на землю.

Возможно, за этим солнцем мы увидим божественный образ. Но со следующими строками нас вновь спускают с небес на землю. Читатель должен был увидеть не «блик, не облик никакой» и не Блока, а обычные облака. Упоминание А.Блока отсылает нас к временам символистов, к тем философским идеям В. Соловьёва о приходе «обОженной женственности», которая спасёт этот мир, просветлив его красотой. Скорее всего, в стихотворении речь идёт о раннем А.Блоке и о первой книге из «Трилогии вочеловечивания», а именно сборнике «Стихи о Прекрасной Даме», в котором поэт воспевал любовь к Софии, к идеальному образу Всеединства, сочетания мудрости и сердечности. В творчестве юного А.Блока воплощается мысль, что противостояние земного и небесного не вечно: грядёт Апокалипсис, который уничтожит этот грешный мир, а из его праха появится новый — безгрешный. Но у Блока есть разделение на земной и небесный мир, чего нет у Кибирова, у него, скорее всего, наоборот, эти миры объединяются. А что если лирический герой Кибирова видит спасение мира не в разрушении уже существующего, а наоборот, в защите тех самых простых истин обыденной жизни. Возможно, именно поэтому мы должны увидеть в небе не облик Софии, а простые облака, на которые мы смотрели множество раз, но не всегда отмечали их красоту.

Да не блик, не облик никакой,

Не Блок, а облака над тихою водой!

Всего лишь облака подсвечены слегка…

Обратим внимания, как на смену кратким односложным словам с повторяющимся звукосочетанием [бл], напоминающим игру слов, с пять раз повторенным заднеязычным звуком [к], словно щелкающим, разбивающим мелодию на такты, появляются полнозвучные гармоничные слова (ассонанс) и расширяется пространство как на уровне фоники, так и на уровне деталей внешнего мира: перед нами предстаёт картина «тихой воды». Что стоит за этим эпитетом? Можно предположить, что это озеро, ведь в нём нет течения, а вода статична и никуда не течёт, в отличие от реки. Впрочем, это может быть и река, только не бурная, как у И. Левитана в «Вечернем звоне», «Тихой обители», в «Вечере. Золотом плёса». На последнем полотне и золото облаков, и нега, и покой. Эпитет «тихая» в стихах тоже помогает создать ощущение гармонии и спокойствия. В этой тишине слышится лишь голос лирического героя. Впрочем, дорисовываешь мысленно картину: они вдвоем взглянули на облака — и последовало молчание. Обоих.

При упоминании красоты, от которой захватывает дух и пропадает голос, потому что страшно сфальшивить, не найти то точное, тонкое слово, которое единственное и сможет передать эмоцию, невольно вспоминается стихотворение В.А.Жуковского «Невыразимое»:

Что видимо очам — сей пламень облаков,

По небу тихому летящих,

Сие дрожанье вод блестящих,

Сии картины берегов

В пожаре пышного заката —

Сии столь яркие черты —

Легко их ловит мысль крылата…

В стихотворении поэт-романтик, находя слова для изображения красоты мира, мучится невыразимостью выражения того сокровенного, одухотворенного начала, которое скрывается за внешней красотой. Он чувствует свою беспомощность передать «присутствие создателя в созданье»:

Какой для них язык?.. Горе́ душа летит,

Все необъятное в единый вздох теснится,

И лишь молчание понятно говорит.

Лишь в молчании может родиться прочная связь между людьми, лишь в молчании рождаются мысли и поэзия. В унисон В. Жуковскому пели Ф. Тютчев и О. Мандельштам. Но ведь Кибиров постмодернист, как же так? Неужели он не скажет нового слова, не внесет свежей струи в традиционную тему?!

Читаем дальше – и нам кажется, что элемент повторяемости состояния только усиливается:

Всего лишь облака подсвечены слегка.

И ты на них уже смотрел наверняка.

Глагол «смотрел» прошедшего времени несовершенного вида, он обозначает действие, которое не имело итога: можно смотреть и не видеть, не чувствовать. А за авторским призывом «Гляди во все глаза!» и «Виждь!» стоит страсть, доверчивость, наивность, робость. Он говорит о сокровенном, почти интимном, а ответной реакции в глазах читателя еще не увидел. Вдруг тот отмахнется, как от чего-то привычного, сотни раз виденного? И можно ли ему доверить слегка подсвеченные облака, на которые он смотрели уже много раз без восторга? Красота, что стала таким обыденным и привычным для большинства, как раз и рождает эмоцию, а она — поэзию.

Помнится, по этому пути шёл А.А. Фет в стихотворении «Я пришёл к тебе с приветом…». Его герой тоже спешит рассказать (любимой? Другу? Читателю?) о том, что «солнце встало». Красота весеннего утра, переполненная чаша души влюбленного человека – и как неизбежность:

… не знаю сам, что буду

Петь — но только песня зреет.

Затрепетавшее по листам солнце, проснувшийся лес, проснувшаяся для новой страсти душа – вроде бы обычные, традиционные в русской литературе образы, но сколько радости и созидания они рождают в лирическом герое, о них он хочет петь песни. И у Тимура Кибирова та же мысль: лишь простые вещи, близкие нашему сердцу, могут рождать в нас чувства, благодаря которым и появляются искренние строки.

Детски непосредственное, абсолютно «земное» и нефальшивое мы увидим в следующих строках:

Ну? Вспомнил, наконец? Ну, вот они, ну да!

И лишь об этом речь — как прежде, как всегда!

Многочисленное употребление частицы «ну» и вопросы создают ощущение, что перед нами не учитель, который будет сейчас нам рассказывать о поэзии, и уж точно не «шестикрылый серафим», а ребёнок. Или человек, сохранивший эту детскую непосредственность восприятия мира. Не зря говорят, что «всё гениальное просто», а самое чистое и светлое родом именно из детства. Во все

времена речь шла об этих простых облаках, об этой земной красоте, просто она была завуалирована: высокая лексика, книжный синтаксис, благозвучная фоника, гармоничное чередование мужской и женской клаузулы. А здесь двустишия, как в фольклоре или в детских стихах (то и другое – наивный, непосредственный взгляд на мир), мужская клаузула накрепко связала строки, вопросно-ответная форма превратила внутренний монолог в диалог, ироническая интонация соединилась с восторженностью, радость с тревогой, голос с молчанием…

Возможно, и поэзия рождается не в величественной тишине, как это было у Жуковского, а в этой детской среде. Ведь все мы «родом из детства, как из какой-нибудь страны». В детстве формируется по большей мере наш характер, тонкое чувство мира. Оказывается, самые глупые люди на земле -дети — видят и чувствуют всё гораздо тоньше взрослых, видят этот мир во всей его красоте. Возможно, нужно откреститься от всех этих правил великой поэзии и на время стать ребёнком, чтобы родились настоящие, искренние стихи. Чтобы в минуты смертельной усталости от жизни повторять вслед за лирическим героем О. Мандельштама:

Только детские книги читать,

Только детские думы лелеять,

Все большое далеко развеять,

Из глубокой печали восстать.

В последнем, завершающем двустишии, лирический герой тоже находит в себе силы «восстать», подняться, встать на цыпочки, всем строем души потянуться вверх, как бы на секунду уходит в этот возвышенный мир: «О как они горят, там, на исходе дня!..». Частица «О», которая невольно заставляет нас вспомнить одическую торжественность, и приём умолчания, которым заканчивается строка, как бы отстраняет героя от этой земли. Он смотрит на облака, которые горят на закате дня, но не видит в них угрозы грядущих мятежей или сбывшихся пророчеств. Он не ищет в облаках символов иных миров (Опять же вспоминается Блок, у которого пылающие облака упоминались как знак прихода Апокалипсиса, тревожный знак конца света, его неизбежность). Облака «прекрасны вне своей мыслимой или немыслимой связи» с потусторонними мирами. Они часть земного бытия, они дар земному человеку. И потому облака вызывают лишь восхищение и умиротворение, которое достигается ассонансом звуков [о] и [а]. Вечер не мыслится здесь как закат человеческой жизни, он, наоборот, представляется как некое начало, как откровение красоты.

И финальные строки — опять же наивные, неуверенные, но такие тёплые слова: «Ну, правда ж, хорошо? Ну, похвали меня» — заставляют нас перевести взгляд на лирического героя, с трудом сдерживая желание обнять и сказать спасибо. Но за что? Может быть, за то, что он как бы оживил в наших глазах понятие настоящей поэзии. С лёгкой иронией объяснил, что своими острыми изысканными метафорами или псевдокнижной ученостью мы лишь убиваем поэзию, а не создаём её.

Лирического героя стихотворения Кибирова стоит благодарить и за то, что он не дал нам единой формулы написания стихотворения, а наоборот, дал понять, что, возможно, не все могут заглянуть в тайны мироздания, но все могут видеть

небо. Ведь люди не свиньи, чей позвоночник устроен так, что они не могут поднимать голову, мы можем. Вдруг в каждом из нас и живёт это искусство поэзии, которое рождается не метафизикой, а физикой – то есть природой. .

А уж раз мы заговорили о земном и небесном, природном и интеллектуальном, то стоит сказать пару слов о хронотопе произведения. Если мы можем следить, как раздвигается пространство и соединять его с исконно русскими пейзажами, то не можем чётко представить время ни историческое, ни природное. Мы представляем берег озера и небо, но время года (или время жизни?) мы установить не можем. Осталось только, подобно герою Б. Пастернака, крикнуть, «ладонью заслонясь, // Сквозь фортку … детворе: // Какое, милые, у нас // Тысячелетье на дворе?»

И тут приходит догадка: стихи живут вне времени! И искусство поэзии как тайна приоткрывается каждому в свой миг откровения и прозрения. Размышления лирического героя о поэзии отталкиваются от античности (не случайно заглавие написано на латыни). Т.Кибиров как бы связывает века, начиная с древности, вплетая Золотой и Серебряный век, подтверждая непреложность простых истин и сегодня. И когда мосты выстроены и преображены, герой передаёт в читательские ладони мёд, который «пчёлы Персефоны» превращают в солнце (О. Мандельштам).

Но Т. Кибиров новаторски относится к соотношению формы и содержания. Он избегает дискредитировавших себя слов и образов, которые усилиями эпигонов, графоманов, возомнивших себя Пророками, псевдокритиков, лучше других знающих, «что поэт хотел сказать», понимает, что фальшь убивает красоту. Искусство поэзии в открывании этой красоты. В сотый, в тысячный раз, но каждый раз заново. Именно это позволяет нам «выйти из структур», распахнуть душу и увидеть, что поэзия не исчерпывается учебниками Горация и Буало, формулами и трактатами, что она неисчерпаема, как неисчерпаем мир.

Мартемьянова Анжелика Сергеевна
Возраст: 20 лет
Дата рождения: 05.03.2004
Место учебы: МБОУ "Гимназия № 19"
Страна: Россия
Регион: Курганская обл.
Город: Курган