Я не хотела бросаться на эти волны…
Я себе обещала, клялась, надеялась
не превращаться в глупых, мечтаний полных,
и ни за что не бежать босиком по берегу.
Верила твёрдо: «Без восхищённых вздохов».
Лучше совсем задохнусь, чем дышать во славу
Этой бездушной стихии и слышать хохот
В звуке прибоя, в биении волн о скалы.
Я не хотела писать ни единой строчки,
думала все порвать, что сказать бы вышло.
Все ерунда, детский лепет и бред — короче
Точно не то, что кому-нибудь стоит слышать.
Может, и я очарована ароматом,
Может, подкуплена ложно-бессмертным летом,
Но лишь в душе. И не стану, оно понятно,
В тысячный раз воспевать, что уже воспето.
Только… Послушай, ты видел его зимою?
В бризе Январь горчит, он колючий, свежий,
Вовсе не «море», а, вслушайся, «Море, Море!»
Вечность из капель, расплёсканная надежда!
Ветер целует холодно, сушит губы,
Чувствуешь пряность с солью, вкушаешь жадно,
Волны впиваются в берег рывками, грубо,
но это красиво. Чувственно. Беспощадно.
Ртуть расплескалась до самого горизонта:
Ртутные волны, а дальше — стальные скалы.
Ты запечатан в зеркало – стертый контур
глушит все чувства (те, что еще остались).
Ты недоверчиво тянешь к прибою руку.
Он лишь отпрянуть спешит, притворяясь зверем,
Позже подходит и плещет водой с испугу,
Вновь удаляется, в дикой ухмылке щерясь.
Ты слышишь смех. Не жестокий. Скорее — странный.
Гулко-глухой, отражённый от скал завесы,
Будто бы волнам известна большая тайна,
Ты же о ней не знаешь, но это – честно.
Ты не узнаешь тогда. И потом. И долго.
После поймешь, может в радости, может в горе:
Сердце осталось прибоя ловить осколки
В сладостном сопряженьи: январь и море.
