Знойный день начала сентября безжалостными лучами падал на землю и отражался в окнах школы, проникая в кабинеты и жарой погружая учеников в сонливость. Ни ветерка, ни малейшего шанса на спасительную тень. Лишь надежда на то, что до конца учебного дня осталось всего ничего — лишь два урока! — давала силы сидеть до конца. Скрежет мелка по зелёной доске резал тишину: один единственный бедолага из класса, мой лучший друг Сашка, мучился у доски, пока остальные постепенно засыпали. Я лежал на парте, прижавшись щекой к светлому дереву, и скучающе наблюдал за тем, как уверенно он выводит ответ.
— Неправильно! — звонко прозвучала реплика учительницы, отражаясь от стен и заставляя всех вздрогнуть.
Я приподнялся. Друг положил мелок и удивлённо посмотрел на неё. Встряхнув головой, он развел руками:
— Как это «неправильно»? Ответ ведь сошёлся!
— А вот и неправильно! — упорно продолжала она. — Вечно ты, Ломов, решаешь не так, как надо, учись делать это правильно! Берёшь теорему…
— Да зачем же теорему?! — не отступал Сашка. Весь класс постепенно начал просыпаться и пристально следить за их спором. Откашлявшись, он добавил спокойнее: — Зачем же? Она ведь здесь не нужна, лишь усложняет процесс.
— Мы учимся! Брось своё самодурство и делай как все! — практически воскликнула учительница.
— Но ведь все же сделали так, как сделал я! — эмоционально возразил Саша.
— Да неужели? — ядовито спросила та и подвернулась на класс. Из глаз её будто бы летели искры от раздражения. Казалось, что вот-вот они упадут на стопку бумаг, и родится пламя… — Ребята, поднимите руки те, кто решил так, как надо.
Это надменное «как надо» испугало всех. Я поежился и неуверенно оглянулся вокруг: дрожа, все один за другим поднимали руки. «Лишь бы не началось, только бы не это…» — читалось в их забитом взгляде. Чтобы не выбиваться, я уже тоже думал было присоединиться к ним, но поймал на себе взгляд Сашки. Встретившись с ним глазами, я увидел в них такую сталь, что сам невольно заразился этой энергией. Моя рука осталась на парте.
— Вот! Посмотри, Ломов! — торжествовала учительница. — Посмотри, сколько людей решило нормально! Агеева, Тихонова, Коробов, Чернышёв, Бодров…
И тут её глаза, как ножи, воткнулись в меня. Она нахмурилась и перевела взгляд на мою руку, точно желая силой мысли поднять её.
В этот момент мне безумно захотелось подчиниться. Какая мне разница? Я ведь эту задачу даже не сделал! Но Сашка… Мой Сашка, мой друг, стоящий у доски, как памятник, придавал мне сил и уверенности.
— Анн Степанна, мой метод проще. — упрямо продолжил стоять на своём Саша.
— Ломов, ещё одно слово!.. — взвизгнула та, а затем, наклонившись вперёд к другу, резко понизила голос, практически прошипев. — Вон из класса.
Брови друга взлетели вверх по лбу, когда он непонимающе и немного раздражённо смотрел на учительницу. В этот момент, в абсолютной тишине класса, у меня непроизвольно вырвалось еле слышимое, практически умоляюще «Анна Степановна…»
— ВОН!
Сашка фыркнул и пошёл к своей парте, собирать вещи. Я проследил за ним глазами: как он собирает вещи, как его горящий непреклонностью взгляд был воткнут в парту, а плечи невольно склонились, горбя спину над рюкзаком. Затем, закинув его на плечо, развернулся и вышел.
И в этот момент в душе моей всколыхнулось чувство обиды за друга. «Но ведь он же решил!» — стучало в голове бешеным ритмом. И стук этот становился всё громче, всё заметнее, он бил по мозгам, забивая в них гвозди сомнений. Бил, бил, бил… И добил.
Одним резким рывком я встал. Все взгляды тут же переместились на меня, Анна Степановна подняла брови и что-то сказала. Сначала вопросительно-возмущенно, потом визгливо-громко. Я не слышал. Одним взмахом скинув книги со стола в рюкзак и не поднимая глаз, я развернулся и направился к двери под крики учительницы и шепотки одноклассников.
— Сашка, подожди!..
***
А вечером мне влетело от отца. Я сидел на кухне, глядя в пол, на магнитики, блестящие в жёлтом свете лампочки, висящей на проводах под потолком, на потрескавшуюся на рёбрах белую поверхность стола. Куда угодно, лишь бы не в папины глаза.
Он сидел передо мной: бородач, с усталым взглядом, только недавно вернувшийся с работы. Его глаза всегда улыбались мне, была в них живая искорка веселья даже сквозь эту пелену. Но не сейчас. Даже не смотря на него, я мог почувствовать тяжесть, мог понять, что никакого огонька в них нет.
Наконец, глубоко вздохнув, он начал напряжённым, усталым тоном:
— Мне звонила твоя учительница. Знаешь, что она мне сказала?
Я сглотнул ком в горле и хрипло, не своим голосом, тихо спросил, уже зная ответ:
— Что?..
— Что ты уроки срываешь. — этот ответ прозвучал ещё жёстче, чем вопрос. — С уроков своевольно уходишь, срываешь учебный процесс…
Повисло молчание. Я уставился на свои колени, нервно потирая руки. Затем я неуверенно начал:
— Но ведь она была неправа… Можно было доказать проще, правда!..
— А это неважно. — сурово оборвал меня папа. Затем он покачал головой и почесал бороду, сохраняя все тот же хладнокровный и спокойный тон: — Её цель ведь научить вас конкретике, таков процесс…
— Да она давит на нас! — вырвалось внезапно у меня. Кашлянув и нервно проведя языком по засохшим губам, я продолжил тише. — А Сашка…
— Да у тебя своей головы что ли нет! — слегка повысил тон отец. Он не кричал, но в его голосе уже слышались те самые тонкие колебания тетивы, вот-вот готовой спустить стрелу. — Зачем ты вообще пошёл за ним? Разве тебя это касалось?
«Конечно же нет, не касалось… Я ведь даже и не знал, о чём речь.» — подумал про себя я. Но вслух лишь тихо сказал:
— Касалось…
Отец тяжело вздохнул. Вновь повисло молчание, нарушаемое лишь мерным тиканьем часов. Робко я поднял голову и спросил самый важный для меня на тот момент вопрос:
— Пап…
— М?
— А ты бы не ушёл?
Вопрос повис между нами, отец опустил голову. Казалось, что прошла уже вечность, что время не течет, а тянется, как вонючая резина. Наконец, покачав головой, отец махнул на меня рукой и тихо пробормотал, не поднимая на меня глаз:
— Иди спать. Доброй ночи.
***
Вечер, сверкающий яркими огнями, постепенно начал угасать. Один за другим потухал свет в окнах домов, затихали запоздалые машины на проспектах.
Одинокая старая лампочка на кухне заливала её жёлтым светом. Сгорбившись, за столом сидел мужчина, задумчиво почёсываюший бороду и качающий головой.
«А ты бы не ушёл?» — это неправильно. Учительница ведь действительно права, её цель ведь была донести нужную информацию до детей. Уходить было бы неуважением.
«А ты бы не ушёл?» — нет, конечно, это сорвало бы урок. Это хамство по отношению к преподавателю и одноклассникам.
«А ты бы не ушёл?»
Да конечно ушёл бы. Потому что товарищей не бросают. Положив голову на руки, мужчина закрыл глаза. Мысли своей тяжестью давили на голову, распирая её изнутри. А впереди была ещё целая ночь, состоящая из такого сложного вопроса, такого равномерно тиканья и такого жёлтого света лампочки.
