XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Я продираю глаза, когда часовая стрелка едва доползает до циферблатной шести. За окнами кромешная ноябрьская темень, разбавляемая единственным уличным фонарём, освещающим квартал старых, почти заброшенных пятиэтажек. В окна врываются массивные и страшные ветви, крича о ужасе предстоящего дня. Я это знал.
Я посмотрел в потолок, где от его центра расползались штукатурные трещины, заполняя собой всё потолочное пространство. Моё больное воображение стало рисовать отнюдь не приятные картины, которые заставляли вновь вскрикнуть от ужаса. Это были то ли черви, готовые вот-вот упасть на меня, то ли красная, зыбкая слизь, похожая на чьи-то мозги. Я поморщился, закрыл лицо сухими руками и, как в беззаботном детстве, позвал кого-то на помощь, наивно надеясь, что помогут. И, словно Бог услышал мою тихую, скорбную просьбу, отпугивая фантазию в самые дальние переулки сознания.
Открыв глаза, я увидел всё ту же неприветливую комнату, все те же старинные вещи и того же кота, который, кажется, своим жалобным мяуканьем просил еды.
Еды не было.
Минуя уговоры часов и веток за окном, я всё же свесил ноги с холодной постели, срывая с себя лёгкое одеяло, которое наваливалось, точно три плиты из булыжника. По босым ногам ударил осенний мороз, и кот заорал с новой силой. Все звуки резали по ушам, пожирая уже не совсем здравый разум. Встать было сложно, точно кто-то держал за плечи, не отпуская и тихо говоря на ухо: «Не иди, оставайся». Его ехидная улыбка чувствовалась в интонации, скрывая за собой обман. И как бы не хотелось предавать себя рутине, которая уже снится в самых страшных кошмарах, я встал. Колени тут же заныли, моля опуститься обратно, но я уже давно не слушал собственное тело.
Закоулки небольшой квартиры встречали меня иконами и валяющимися по полу бутылками. Бог знает, из-под чего. То ли водка, то ли дёшевое винище. Противная лампа мигала жёлтым светом, опаляя электрическим огнём зелёные стены, давящие на мозги. Захотелось сбежать. Но осознание бьёт и бежит вперёд. В новом обществе меня не примут. Эта мысль снова ударила по душе, выбивая воздух из легких.
Шаги давались с силой и скрипом собственных суставов, блеск бутылок сверлил глаза, а с древней, покоцанной тумбочки с покасившимися ножками доносился зловонный запах.
Это была давно забытая Христом кружка в которой теплился то ли уже застоявшийся коньяк, то ли молоко, налитое для кота полторы недели назад. Убрать ее не хватало сил. На замызганной плите покоился ковшик с тоже протухшей и пригоревшей гречкой. Вся эта утопичная жизнь ощущалась не моей, тело ощущалось совсем чужим, я смотрел на это все словно с полотна художника и кажется, должен отойти от впечатления настолько правдоподобной картины. Но я не отходил. Это не было кошмарным сном ребёнка.
Блистер старых успокоительных лежал на единственной нормальной поверхности — подарке покойного лучшего друга. Бело-красные таблетки, как самая настоящая скорая помощь попадается под руку в самый нужный момент. Сразу 2 таблетки полетели в рот насухо, ничем не запиваясь.
За стол я сел в районе 7. Все то ненужное время я простоял у зеркала рассматривая всю свою запущенность и никчемность. Есть не хотелось, хотелось только спрятаться, как дети во время догонялок кричат «Я в домике», но от кого же убегал и убегаю я? Голос в голове нехотя отвечал на вопросы, что во всем этом виноват исключительно я и никто иной, а я вечно верил ему. Он прав.
Вспоминался сегодняшний сон, или не совсем. Меня мучало чувство внимания из разных углов проклятой комнаты, тысячи пар глаз смотрели на меня не отрываясь, я дёргался и метался по кровати, как при судорогах, страх нагонял и пленил в свои лапы. Шанса выбраться у меня не было, картинка не помнилась.
И, все таки неумолимо приближалась нелюбимая работа и вся ее скверность, не смотря ни на какие кошмары, даже самые крошечные. Настенные часы тикали, половицы и стены скрипели, показывая весь свой возраст. Все с возрастом приходит в негодность.
Птицы оживали, чирикали, напевали весёлые мелодии. Я не понимал их радости, молча шагая на грязную работу, снова пачкая руки в крови и думая о голодном коте. Квартал сменялся кварталом, улица улицей; толпа людей едва не сбивала с ног, но я держался, лавируя между ними. Несколько детей бежали в школу с рюкзаками, и я им завидовал. Завидовал их беззаботности.
Гараж встретил меня привычным спокойствием и отчужденностью, распахнув железные двери. Внутри царил давно не пугавший мрак, рассеиваемый едва работающей лампой. В помещении сидели еще трое, которых я знал только по кличкам, отражающим их роль в этой жизни. Это было клеймо. Клеймо на всю жизнь.
Они обсуждали задание, бросали колкости, пока я мешал ложкой остывшую воду, не решаясь выпить. Но, видимо, колкости были несерьезны, раз меня отправляют вербовать новых людей в этот кошмар. Мне было стыдно, тошно; я чувствовал себя грязным, виноватым, но страх заглушал всё, нашептывая утешения.
Поникшие листья шуршали под ногами и над головой, пока я искал жертв. За спиной словно стоял погибший человек, осуждая меня. Я сам себя осуждал. Он будто приближался, дергал за плечо, и каждый раз я вздрагивал, понимая обман лишь потом. Души, погибшие по моей вине, кричали в ушах, заставляя дрожать. Успокоительные перестали действовать, фиолетовая эйфория сменилась суровой реальностью.
Жертвы легко соглашались, лишь бы их не трогали. Люди казались мне примитивными, глупыми, но я зависел от них, от их мнения. Их слова били сильнее палок и кулаков. А в мечтах я всё ещё думал о родителях, о друзьях, не боясь Божьего суда.
Обратно я шел другими дорогами, поражаясь чужой жизни. Высокие стеклянные здания, женщины в красивой одежде, счастливые дети. Я был пятном на этом фоне, пачкая его своей грязью.
Эти люди смотрели на меня с отвращением, и я, не выдержав, бросился бежать. Бежать к гаражу, где меня не осудят. Но на полпути меня поймали, затащили в ближайшую арку, подальше от глаз людей.
Со слов человека, который знал героя:
Там его избили, за все его проступки. Он не смог закончить мысль, думать. Блаженная боль затмила рассудок, оставив только голоса. Он бродил по улицам, чужой, потерянный, как новорожденный. Вернувшись в квартиру, он увидел умирающего от голода кота и непонятный провод. Кот умер через несколько дней, и соседи обнаружили тела лишь спустя неделю, ужаснувшись увиденному: висит человек, а рядом кот лежит.
Рыдает в углу икона,
Бутылки тоскливо блестят.
Хозяина нету дома
Забрал его Бог,
И увел подальше, как мог.
Это был тяжело больной человек, нуждавшийся в помощи и любви.
