Жечь было удовольствием.
Особенным удовольствием было смотреть, как пламя пожирает вещи, заставляя их чернеть и меняться.
С латунным дулом в сжатых кулаках, с огромной змеёй, изрыгающей струю ядовитого керосина на мир, кровь вскипает в висках, а руки становятся будто руками какого-то удивительного дирижёра, исполняющего симфонию пламени и разрушения, превращая лохмотья и страницы истории в угли. С символичным шлемом с цифрой 451 на непоколебимой голове и глазами, сверкающими оранжевым пламенем при одной только мысли о том, что сейчас произойдёт, он щёлкнул переключатель – и дом вспыхнул во всепоглощающем огне, окрасившем вечернее небо в багрово-жёлтые цвета. Он шагал в рое искрящихся светлячков. Больше всего на свете ему сейчас хотелось, как в старые добрые времена, сунуть в огонь зефирку на палочке, пока книги, будто голуби, шелестящие крыльями-страницами, погибали на крыльце и лужайке перед домом, пока они взлетали в сверкающем вихре и уносились прочь ветром, потемневшим от сажи.
Свирепая ухмылка, свойственная всем людям, опалённым пламенем, застыла на лице Монтэга.
Он знал, что, вернувшись в пожарную часть, он, взглянув в зеркало, подмигнёт своему отражению – менестрелю пламени с измазанным в копоти лицом. Позже, ложась спать, он будет чувствовать, как мышцы его лица всё ещё держат застывшую улыбку. Она никогда не исчезала. Вообще никогда, сколько он себя помнил.
Он повесил свой шлем жучьего чёрного цвета и натёр его, рядом аккуратно разместил свою огнеупорную куртку, с наслаждением принял душ, а затем, насвистывая, сунув руки в карманы, прошёл по верхнему этажу депо и провалился в люк. В последний момент, когда катастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов и предотвратил падение, ухватившись за золотой шест. Он со скрипом затормозил, пятки его были в дюйме от бетонного пола внизу.
Он вышел из пожарной части и направился по полуночной улице к метро, где беззвучный пневматический поезд скользнул по смазанной трубе подземного туннеля и выплюнул его, обдав мощным потоком тёплого воздуха, у выложенного кремовой плиткой эскалатора, который поднимался в пригород.
Насвистывая, Монтэг поднялся навстречу ночной тишине. Он направился к повороту, почти ни о чём не думая, ни о чём в особенности. Однако, не дойдя до угла, он замедлил шаг, как будто из ниоткуда вдруг подул ветер, как будто кто-то окликнул его по имени.
Последние несколько ночей, приближаясь к этому повороту, за которым освещённый звёздами тротуар вёл к дому, он испытывал эти неопределённые чувства. За мгновение до того, как он повернул, ему показалось, что там кто-то был. Воздух, казалось, был наполнен особым спокойствием, как будто там кто-то ждал и лишь за секунду до того, как он появился, исчез и пропустил его сквозь себя. Может, его нос уловил слабый аромат духов, возможно, кожей ладоней и лица он ощутил едва заметное повышение температуры в месте, где был невидимка. Понять это было невозможно.
Однако, каждый раз, поворачивая, он видел лишь белый потрескавшийся тротуар. Кажется, лишь однажды ему показалось, будто что-то мелькнуло на его лужайке, но исчезло прежде, чем он успел присмотреться или заговорить.
Но сегодня вечером он замедлил шаг, почти остановившись. Мысленно поворачивая за угол, он уловил слабый шорох. Дыхание? Или воздух сгустился от того, что кто-то очень тихо стоял и ждал?
Он завернул за угол.
It was a pleasure to burn.
It was a special pleasure to see things eaten, to see things blackened and changed.
With the brass nozzle in his fists, with this great python spitting its venomous kerosene upon the world, the blood pounded in his head, and his hands were the hands of some amazing conductor playing all the symphonies of blazing and burning to bring down the tatters and charcoal ruins of history. With his symbolic helmet numbered 451 on his stolid head, and his eyes all orange flame with the thought of what came next, he flicked the igniter and the house jumped up in a gorging fire that burned the evening sky red and yellow and black. He strode in a swarm of fireflies. He wanted above all, like the old joke, to shove a marshmallow on a stick in the furnace, while the flapping pigeon-winged books died on the porch and lawn of the house. While the books went up in sparkling whirls and blew away on a wind turned dark with burning.
Montag grinned the fierce grin of all men singed and driven back by flame.
He knew that when he returned to the firehouse, he might wink at himself, a minstrel man, burnt-corked, in the mirror. Later, going to sleep, he would feel the fiery smile still gripped by his face muscles, in the dark. It never went away, that. smile, it never ever went away, as long as he remembered.
He hung up his black-beetle-coloured helmet and shined it, he hung his flameproof jacket neatly; he showered luxuriously, and then, whistling, hands in pockets, walked across the upper floor of the fire station and fell down the hole. At the last moment, when disaster seemed positive, he pulled his hands from his pockets and broke his fall by grasping the golden pole. He slid to a squeaking halt, the heels one inch from the concrete floor downstairs.
He walked out of the fire station and along the midnight street toward the subway where the silent, air-propelled train slid soundlessly down its lubricated flue in the earth and let him out with a great puff of warm air an to the cream-tiled escalator rising to the suburb.
Whistling, he let the escalator waft him into the still night air. He walked toward the comer, thinking little at all about nothing in particular. Before he reached the corner, however, he slowed as if a wind had sprung up from nowhere, as if someone had called his name.
The last few nights he had had the most uncertain feelings about the sidewalk just around the corner here, moving in the starlight toward his house. He had felt that a moment before his making the turn, someone had been there. The air seemed charged with a special calm as if someone had waited there, quietly, and only a moment before he came, simply turned to a shadow and let him through. Perhaps his nose detected a faint perfume, perhaps the skin on the backs of his hands, on his face, felt the temperature rise at this one spot where a person’s standing might raise the immediate atmosphere ten degrees for an instant. There was no understanding it. Each time he made the turn, he saw only the white, unused, buckling sidewalk, with perhaps, on one night, something vanishing swiftly across a lawn before he could focus his eyes or speak.
But now, tonight, he slowed almost to a stop. His inner mind, reaching out to turn the corner for him, had heard the faintest whisper. Breathing? Or was the atmosphere compressed merely by someone standing very quietly there, waiting?
He turned the corner.
